Иван Сергеевич Тургенев считал себя писателем «переходной эпохи». Он вступил на литературную стезю, когда уже не было Пушкина и Лермонтова, стал знаменитым, когда замолчал Гоголь, Достоевский был на каторге, а Лев Толстой был еще начинающим писателем и Тургенев его опекал.
Его молодость пришлась на 40-е годы XIX века — время, когда сформировалось целое поколение русской интеллигенции, к которому причислял себя Тургенев. Литература не прошла мимо этого поколения и вслед за образами Онегина и Печорина запечатлела еще один тип русской жизни — «человека 40-х годов». Тургенев видел в себе и окружающих черты этого типа, и хорошие, и плохие, и отдал ему должное своими повестями и романами.
Эти годы были временем не действий, а идейных споров. Именно тогда оформились два течения русской общественной мысли — славянофильство и западничество. Спор между ними шел о том, каким путем должна развиваться Россия. То есть и те и другие полагали, что современное состояние страны и народа безобразно. Но как выйти из этого состояния?
Славянофилы полагали, что все беды России начались с Петра I, который насильно поворотил Россию на западный путь развития. При этом он изуродовал то, что составляло силу русской нации: духовный авторитет православной церкви, общинный характер труда и жизни, крестьянский тип мышления.
Западники же считали, что реформы Петра I были вызваны общим кризисным состоянием Древней Руси, ее отсталостью и все нынешние беды идут от того, что дело Петра не было доведено до конца. Они утверждали, что не надо выдумывать какого-то «особого» русского пути, когда есть уже готовая, проторенная Западной Европой дорога прогресса и цивилизации, с ее уважением к свободе и правам личности.
Несмотря на теоретические разногласия, западники и славянофилы сходились в критике существующего порядка вещей, а история России шла помимо их споров. Сам Тургенев прекрасно сознавал ограниченность любой «системы взглядов». Но он старался увидеть правду каждой стороны: и западников, и славянофилов, и нового, радикально настроенного поколения. Себя Тургенев считал западником. Однако именно западник Тургенев открыл для русской литературы народную Россию, а для Европы — саму русскую литературу.
Мир, «вымышленный» Тургеневым
В конце жизни писатель создал цикл произведений, которые назвал «Стихотворения в прозе». Это небольшие зарисовки лирического, философского, бытового характера. В них, как в капле воды, отражается вселенная писателя. В них отчетливо проявились мотивы, стиль и авторская концепция мира, т. е. представление писателя о том, что такое человек и каково его место и предназначение в обществе и на земле, что такое правда, добро и красота в искусстве и жизни.
«Только... любовью держится и движется жизнь»
Тургенев не мог не знать строк Некрасова: «То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть». Эта позиция Тургеневу была чужда всегда, хотя он мог уважать людей, которые видели в ненависти непременную спутницу любви. Среди них было немало его личных друзей, как тот же Некрасов, людей, которые для него олицетворяли честность и искренность молодости в борьбе с отжившими порядками. Но «проповедовать любовь враждебным словом отрицанья» было для него невозможно. Его идеалом было пушкинское отношение к жизни, в которой любовь — высшее проявление трагической красоты мира.
«Дворянские гнезда»
Излюбленное место действия в тургеневских произведениях — «дворянские гнезда» с царящей в них атмосферой возвышенных переживаний. В то же время «дворянское гнездо» — модель русского общества, здесь решается судьба человека и судьба России. Дворянское поместье — это тот узел, в котором связаны жизнь крестьянства и образованного сословия, старина и новизна, здесь сталкиваются взгляды «отцов» и «детей». Наконец, жизнь поместья тесно связана с жизнью природы и подчиняется ее ритму: весна — время надежд, лето — испытаний, осень — обретений и потерь, и зима олицетворяет смерть. Этому ритму подчиняются и романы Тургенева. Весной начинается и зимой заканчивается действие романа «Отцы и дети».
«Гнездо» — одно из ключевых слов в художественном мире Тургенева. Говоря о «дворянских гнездах», мы использовали название одного из романов Тургенева. «Гнездо» — это дом. Бездомье — несчастье. Сам Тургенев испытал это на себе, с горечью говоря, что жил «на краешке чужого гнезда», то есть вынужден был провести жизнь рядом с семьей певицы и актрисы Полины Виардо, любовь к которой была его счастьем и драмой. «Гнездо» у Тургенева — символ семьи, где не прерывается связь поколений. Герой «Отцов и детей», узнав о предстоящей женитьбе своего друга, советует изучать галок, ведь галка — «самая почтенная, семейная птица»... «Родительское гнездо» — место рождения и упокоения, оно замыкает в себе жизненный цикл, как это случилось с Базаровым.
«Любовь... сильнее смерти и страха смерти»
В отличие от Толстого и Достоевского, у Тургенева отсутствует мотив воскресения. Смерть у Тургенева абсолютна, это отмена земного существования, это безвозвратное растворение души в природе. Поэтому ситуация смерти тургеневского героя в каком-то смысле трагичнее, чем у великих писателей-современников. Гоголь мечтал возродить к духовной жизни Чичикова и Плюшкина. Духовную смерть и воскресение переживает Родион Раскольников. Смерть становится выходом в другой мир для героев Толстого. У Тургенева физическая смерть — навсегда. И только память любви удерживает безвозвратно ушедший образ человека. Подтверждение тому — финал романа «Отцы и дети».
Романы Тургенева характеризует особый тип времени и пространства, в рамки которого заключены события произведения. Как правило, это один-два летних месяца, время расцвета природы и чувств человека. Автор во всех своих романах следует принципу, избранному еще в пору становления своего как писателя, проводя зримую параллель жизни человека и природы. В основе сюжета – рассказ об испытаниях героев любовью. Способность героев к глубокому чувству – важная черта характеристики персонажа. Неслучайно ключевые в смысловом отношении эпизоды объяснения между героями происходят в разгар лета, на открытом воздухе: в саду (Лиза и Лаврецкий), около пруда (Наталья и Рудин), у открытого в сад окна (Одинцова и Базаров), в роще (Марианна и Нежданов). Символическая роль отводится Тургеневым и времени суток. Как правило, это вечер или ночь, когда чувства человека особенно обостряются и момент духовного единения или разлада мотивирован более глубоко. В этих сюжетных узлах повествования отчетливо проявляется мысль писателя о человеке как части природы и об активной роли ее в формировании духовного начала личности.
Особенности хронотопа определяют и композицию образов, способы их психологической характеристики. Тургенева интересует сам процесс переживания. Он не наделяет своих героев склонностью анализировать переживания, предоставляя читателю право самому судить о масштабе чувств, которые испытывает герой. Завершая сцену признания в любви Базарова Одинцовой, Тургенев кратко замечает: "Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало... это страсть в нем билась, сильная и тяжелая – страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей". Эмоциональная рефлексия, как считал Тургенев, таит в себе большие познавательные и эстетические возможности, чем анализ ее. Поэтому такую важную роль в раскрытии внутреннего мира героев играют описательные элементы: портрет и пейзаж.
Тургенев – мастер портретной характеристики. Он считает необходимым дать читателю представление о внешнем облике даже незначительного (в сюжетном отношении) персонажа. Необязательным может показаться подробное описание внешности слуги Николая Кирсанова ("...бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения..."), которое "открывает" роман "Отцы и дети". Однако дело в том, что контрастное сопоставление скромного внешнего облика Кирсанова и "вызывающе" эффектной внешности его слуги, человека "новейшего, усовершенствованного поколения", как пишет Тургенев, уже обозначило главную проблему всего романа, проблему поколений, "отцов" и "детей", аристократии и демократии.
Представляя читателю своих героев, Тургенев считает обязательным дать характеристику их внешности еще и затем, чтобы подготовить восприятие читателя, настроить его на соответствующий лад. Портрет становится формой выражения авторской позиции. В романах Тургенева первое впечатление от героя, как правило, не меняется, подтверждаясь его поступками.
Принципы характерологии вырабатываются Тургеневым в процессе работы над первым романом "Рудин" (1849). В образе Пигасова автор запечатлел тип озлобленного помещика-глупца с претензией на острослова. В самой последовательности знакомства читателя с Пигасовым заключена важная закономерность: Тургенев начинает с характеристики внешнего облика героя, манеры его поведения, затем дает сведения о биографии персонажа и напоследок сталкивает этого деревенского философа в споре с Рудиным. Поверхностность подчас метких житейских суждений доморощенного философа обнаруживается с первых же минут его разговора с Рудиным, плавно перешедшего в спор. Предметом осмеяния становится сам тип критического отношения к действительности, в дальнейшем разработанный в образе Евдоксии Кукшиной ("Отцы и дети").
Если для Пигасова участие в диалоге-споре и речевая характеристика становятся одновременно и формой саморазоблачения персонажа, то для представления Пандалевского Тургенев использует описание манеры его поведения. Черты внешнего благородства и благообразия фиксируются автором до тех пор, пока не становится очевидной их полная противоположность внутреннему миру героя, лицемерие которого раскрывается в тонкой иронии авторского повествования о нем. Роман собственно и начинается с эпизода встречи Александры Павловны и Пандалевского на проселочной дороге. Александра Павловна еще не видела его, а "он уже давно улыбался ей", "выступал маленькими шажками, ведя ее под руку", а проводив, "убрал с лица улыбку, почти суровое выражение лица появилось у него, даже походка Константина Диомидовича изменилась: он теперь и шагал шире и наступал тяжелее".
Особая роль принадлежит портрету в создаваемых Тургеневым женских образах. Они проникнуты мягким лиризмом: в женщине Тургенев видит существо высшего порядка. Чаще всего именно женщины и девушки в произведениях Тургенева пробуждают к жизни лучшие духовные качества героев. Так происходит с Рудиным, Лаврецким, Базаровым, Неждановым. В объяснении Тургеневым обаяния женской силы большую роль играют написанные художником портреты героинь, которые также предваряют восприятие читателем их поступков. Для читателя важным оказывается то, кому Тургенев доверяет представить свою героиню. Так, портрет Одинцовой дан в восприятии Аркадия, для которого она, как и в момент первого знакомства, так и осталась загадкой. Это подчеркнуто ситуативным характером портрета: описанием отдельных деталей облика, передающих внешнее, но не характеризующих внутренний источник "ласковой и мягкой силы", веявшей от ее лица.
Типизирующее начало в портрете не столько связано с героем, чей облик предстает перед читателем, сколько является характеристикой персонажа, с точки зрения которого дается описание. Портрет "загадочной княгини Р.", в которую влюблен Павел Кирсанов, – это в первую очередь свидетельство преклонения героя перед романтическим идеалом женщины-загадки. Неслучайно ее внешний облик дается сначала в интерпретации Аркадия, а затем уточняется самим Павлом Петровичем, который видит в Фенечке черты княгини Р. Однако сопоставив оба визуальных облика, обнаружим, что внешне ничего общего в них нет: для героя-романтика сама внешность не играет особой роли, так как он сосредоточен на собственных чувствах, а не на своем "предмете".
Лиза Калитина также "увидена" глазами Лаврецкого, романтика и идеалиста. Паншина же Тургенев "лишает" способности "портретировать" Лизу, поскольку в нем отсутствует необходимое для этого романтическое начало; его прагматичная натура обрисована резко сатирически. Таким образом, поэтическое, идеализирующее начало, свойственное многим героям Тургенева, является важной положительной характерологической чертой образа.
Для поэтики романов Тургенева типично обращение к приему постепенного, концентрического раскрытия характеров. Действенность этого приема проявляется в главе, посвященной описанию визита Базарова и Аркадия к Кукшиной. Автор "ведет" читателя по улице губернского города, постепенно приближаясь к дому героини. Тургенев фиксирует детали, проникнутые авторской иронией: "криво прибитую визитную карточку" на двери, внешний вид не то кухарки, не то компаньонки в чепце – "явные признаки прогрессивных стремлений хозяйки". Минуя переднюю, читатель оказывается в комнате, которая "походила скорее на рабочий кабинет, чем на гостиную. Бумаги, письма, толстые номера русских журналов, большею частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде белели разбросанные окурки папирос". Затем следует портрет Кукшиной, "дамы еще молодой, белокурой, несколько растрепанной, в шелковом, не совсем опрятном, платье, с крупными браслетами на коротеньких руках и кружевною косынкой на голове", подводящий к главному сюжетному узлу сцены – оценке Базаровым Кукшиной: "Чего ты пружишься?" В этом просторечном словечке "пружишься" заключена точная оценка "демократических" усилий людей, примкнувших к "модному" в то время увлечению передовыми идеями.
Пейзаж в произведениях Тургенева – не просто описание природы, окружающей человека, а ключ к характеристике персонажа. Тургеневскому пейзажу свойственна картинность: важным оказывается то, что схватывается первым впечатлением, не требующим упорядоченности последовательно названных явлений. Такой пейзаж строится на простых мотивах света и звука, важные не сами по себе, а как формы, в которые отливается впечатление героя. Собственно пейзаж перестает быть описанием окружающей человека природы: он становится средством психологической характеристики героя, "картиной" его душевного состояния. Такова, например, функция пейзажа-настроения в главе XX романа "Дворянское гнездо", композиционно выделенного в отдельную главу. Строго говоря, это не пейзаж, а пространство внутреннего мира персонажа, и вместе с тем одна из возможных точек "съемки", открывающая простор читательской интерпретации. Здесь перед нами заявка Тургенева на смену типа эстетического видения в искусстве: организация повествования не во временном (что характеризует классическую форму литературы), а в пространственном измерении, присущем живописи.
В данном случае попытаться определить характер эмоции Лаврецкого – значит разрушить эту эмоцию. Идея сцены в целом постигается только в результате понимания разных смысловых пластов эпизода. К ним относятся детализация звуковой картины внешнего мира ("Вот где-то за крапивой кто-то напевает тонким-тонким голоском; комар словно вторит ему; сквозь дружное, назойливо жалобное жужжание мух раздается гуденье толстого шмеля <.„> петух на улице закричал... простучала телега... и вдруг находит тишина мертвая..."), фиксация предметной сферы ближнего и дальнего планов ("...вот тут, под окном коренастый лопух лезет из густой травы... а там, дальше, в полях, лоснится рожь, и овес уже пошел в трубочку, и ширится во всю ширину свою каждый лист на каждом дереве...").
Проходящее рефреном через всю главу определение Лаврецким собственного состояния очень символично: "Вот когда я попал на самое дно реки... Вот когда я на дне реки..." Оно характеризует соединение и прошедшего, и настоящего в переживаемый момент времени. Герой показан в один из наиболее ответственных периодов своей жизни, автор заставляет работать читательское воображение, направляя его рядом деталей внешнего, предметного мира, отмеченных героем.
Важен для характеристики психологического облика персонажа мотив дороги в пейзажной зарисовке. Тургенев создает особую поэтику пейзажа как близкого пространства, в котором живет человек. Так, неслучайно роман "Отцы и дети", посвященный острой проблеме современности, открывается пейзажем дороги, а завершается пейзажной зарисовкой могилы Базарова: философским размышлением о жизненном пути, пройденном героем. Функция пейзажа в этом романе гораздо более значительна, чем об этом принято говорить. Кольцевая симметрия нс сводима лишь к идее вечного торжества жизни, поскольку в таком случае мы не выходим за пределы композиционной структуры текста.
Финальный пейзаж также выстраивается Тургеневым с расчетом на корректировку оценки его смысла. Это также пейзаж "настроения", с неподвижными фигурами родителей Базарова в роли стаффажа (включения в пейзаж фигур людей). Пейзажная зарисовка переставляет акцент в восприятии финала: на первый план выходит апелляция автора к читателю, возбуждение его эмоциональных реакций.
Особую роль в романах Тургенева играет явление синестезии – передачи в словесном образе зрительных и слуховых впечатлений. С начала 1870-х гг. пейзаж Тургенева претерпевает эволюцию, приобретая черты импрессионистического. Писатель, имевший прекрасную коллекцию пейзажной живописи, где были произведения Т. Руссо, Ш. Добиньи, Н. Диаза, нашел в их полотнах тот же неподдельный интерес к передаче настроения. В романе "Новь " (1876) пейзаж настроения становится важнейшей формой выражения чувств героя. Очертания предметного мира расплываются, что психологически мотивировано внутренней сосредоточенностью Нежданова на своих переживаниях: когда одно из облаков налетало на солнце, "все кругом становилось – не темно, но одноцветно. Но вот оно пролетело – и всюду, внезапно, яркие пятна света мятежно колыхались снова: они путались, пестрели, мешались с пятнами тени...". Импрессионистически подан и эпизод появления Марианны, пришедшей в рощу на свидание к Нежданову: герой вдруг замечает, что "пятна света и тени скользили по фигуре снизу вверх... значит, она приближается". Как видим, в пейзажах тургеневские герои ищут подкрепления своим впечатлениям, поэтому такой важной оказывается их функция в произведении.
В основе сюжета практически всех романов Тургенева лежит любовная интрига. Испытание любовью определяет развитие действия в произведениях. Тургенев тщательно "отбирает" события, которые характеризуют переживания его персонажей, оставляя на периферии внимания читателя эпизоды, содержащие бытовые зарисовки среды. Не получают развития и те элементы повествования, с которыми связана мотивировка развития действия. Так, в восьмой главе романа "Отцы и дети" Тургенев отправляет Павла Петровича с визитом к Фенечке, не объясняя читателю причины появления его в задней половине дома. Обходит писатель молчанием и историю ухаживаний Николая Петровича за Фенечкой. Мотивация же действия, кульминация которого наступит в момент дуэли, содержится в обращенных к Аркадию словах Базарова, заключающих девятую главу: "Помилуй! В сорок четыре года человек, paterfamilias, в... м уезде – играет на виолончели!" Тургенев фиксирует внешнее проявление чувств старшего Кирсанова (игра на виолончели), ведь именно в игре Николая Петровича читатель должен был "услышать" реакцию героя на взволновавшее его событие дня: приход Павла Петровича к Фенечке.
Другим важным отличием композиционной структуры романов является симметрия в расстановке действующих лиц. Тургенева неоднократно упрекали в том, что этот принцип создания системы образов архаичен, ориентирован на традиции французской классической комедии, но именно в этой архаике и проявляется глубинный смысл тургеневского приема. Симметрия заключает в себе скрытое сравнение, сопоставление, которое подразумевает активность читательской позиции. Так, в "Отцах и детях" система образов представляет собой несколько пар (Базаров – Одинцова, Аркадий – Катя, Николай Петрович – Фенечка, Павел Петрович – княгиня Р.).
Огромную славу Тургенев снискал как романист уже позднее, за пределами «натуральной школы». С Тургенева и с мыслью о нем началась всемирная слава русского романа.
Тургеневу выпадет честь наполнить форму романа острым идеологическим содержанием. Он перенес в роман те вопросы, которые обсуждались в обществе, прессе, студенческих кружках, были злобой дня, имели захватывающий интерес.
Таким был уже первый роман «Рудин» (1856), в котором автор, «магистр философии», показал в образе главного героя и его студенческих друзей (Покорского, Лежнева) свои впечатления от встреч с М.А. Бакуниным, Белинским, Н.В. Станкевичем, сих теоретическими и нравственными нормами, их спорами о будущем России. Но главный упор Тургенев делает на вопросе о практической применимости этих мечтаний и высоких слов, о способности усредненного героя быть последовательным в своих словах и делах. И тут обнаруживались катастрофы не только в больших общественных делах, но и в лично-интимных, герой пасует, считает нужным покориться обстоятельствам, делающим его счастье невозможным.
Последующие романы: «Дворянское гнездо» (1859), «Накануне» (1860), «Отцы и дети» (1862) - самые знаменитые из тургеневских романов и, наконец, «Дым» (1867) и «Новь» (1870) отражали этапы демократического, народнического движения, изображали чувства и помыслы людей сменяющихся поколений. Романы ожидались публикой с большим нетерпением: что скажет Тургенев. Он наречен был современной критикой «летописцем русской интеллигенции». Тургенев всегда выступал в спорах как заинтересованное лицо, он искал передового героя времени. Его общая культура, хорошее знание истории русской мысли, ее оттенков, групповых разновидностей, знание европейского движения делали разговор профессиональным, легко устанавливающим в отдельных типах героев их дилетантизм, бесплодность нападок на «материализм», «гегелизм», «нигилизм», а то и обывательский вариант оппозиции всему передовому.
Обычная ситуация в первых романах Тургенева следующая. В обжитой, провинциальный усадебный быт, со своими определенными культурными обычаями, родственными привязанностями вторгается по той или другой причине новый незнакомый человек - продукт самых модных идей и веяний (не обязательно столичных), и он, этот незнакомец, сначала вызывает любопытство и даже симпатии к себе если не всех, то части усадебного общества, удивляет в разговорах своими идеями, требованиями к жизни, а затем разочаровывает своей непоследовательностью, банкротством, расхождениями между словом и делом. Он вызывает критическое к себе отношение и вынужден под тем или иным предлогом покинуть усадебное общество. Буря, возмутившая привычное спокойствие, оказывается мнимой. Нередко в события замешивается некая романтическая история, кончающаяся для легковерных (особенно для молодых барышен) трагедией, разочарованием в своем идеале.
Романы Тургенева в высшей степени лиричны: почти всегда начинаются с описания природы, гармонирующей с настроениями человека. Психологический анализ ведется открытым способом: выражения лиц героев прямо соответствуют их переживаниям. Язык и стиль у Тургенева образцово правильный (в отличие от Гоголя) чистый и ясный, без усложняющих живописностей и красок. Они скупо вводятся лишь в речь крестьян и слуг или выступают в форме каких-либо афоризмов, характеризующих философские прения, но все в меру, все кстати, без навязчивых повторений. Таково, например, знаменитое место в романе, когда увлеченный бесплодным спором с Рудиным домашний зоил, приживала, Пигасов, во всем неудачник, пытается оспорить мнение оппонента, отрицает всякие убеждения, - никаких абстракций, одни факты.
« - Прекрасно! - промолвил Рудин - стало быть, по-вашему, Убеждений нет?
Нет - и не существует.
Это ваше убеждение?
Как же вы говорите, что их нет? Вот вам уже одно, на первый случай.
Все в комнате улыбнулись и переглянулись». А домашний учитель Басистов пожирал глазами Рудина, восторгался его умом, верил ему как откровению. Действие происходит в гостиной богатой помещицы Дарьи Михайловны Ласунской. Она когда-то слыла красавицей, тщеславилась светскими связями, а теперь доживала в поместье, обласканная всеобщим уважением. У нее на руках взрослая дочь на выданье - Наталья, не во всем походящая на мать, искренняя и более глубокая в своих чувствах и мыслях.
Рудин появляется в этом доме до некоторой степени случайно, с поручением от некоего графа-приятеля извиниться перед Дарьей Михайловной, что по обстоятельствам тот не может к ней приехать, как обещал. Приезд Рудина спутывает все карты в доме. На Наталью определенные виды имел молодой помещик Волынцев, но Наталья увлеклась Рудиным. Хорошо знал Рудина только один соседний помещик Лежнев, еще по студенческих годам, когда они оба проходили высоконравственное самовоспитание в кружке Покорско-го (читай Станкевича). Но Рудин все время старался блистать и первенствовать, и Лежнев нескоро раскусил Рудина.
Считается, что прототипом Рудина для Тургенева послужил Михаил Бакунин, тоже студент и член кружка Станкевича. Но в эту версию трудно поверить. Масштаб Бакунина совсем не тот. Человек высокообразованный и деятельный, поражавший своей активностью, он сделался вождем международного анархизма. Конечно, Тургенев никогда впрямую не изображал исторические события и лица.
Время действия почти во всех его романах обозначено, но такую привязку событий следует понимать условно. Художнику Тургеневу важна общая духовная атмосфера времени, в которой будет разыгрываться событие.
Бакунинское в Рудине отчасти можно отыскать в общей идеалистической увлеченности на немецкий лад проблемами нравственного долга каждого человека перед некоторыми вечными сущностями, правящими миром, в оценке роли любви во взаимоотношениях между людьми, значения определенных систем в поведении людей. Хорошо известно, как Бакунин хотел властвовать над умами не только своих домашних и близких, но даже и Белинского, которого втянул на почве неверного толкования гегелевской формулы «все разумное - действительно, все действительное - разумно» в так называемое «примирение с рассейской действительностью». Он диктаторствовал над сердцами своих сестер, в одну из которых был влюблен Станкевич, а в другую - Белинский в период, который Белинский называл «прямухинской гармонией». Ничего этого в романе нет. Рудин, умевший увлечь Наталью Ласунскую необыкновенным складом своих речей, огнем убеждения, перспективами новой жизни, полной духовной свободы, спасовал при первом же затруднении. Дарья Михайловна решительно отвергла предложение Рудина жениться на ее дочери, хотя сама восторгалась его речами.
В знаменитой сцене у Авдюхина пруда, когда Наталья, готовая с ним бежать, в слезах, спрашивает Рудина, что же делать, Рудин отвечает: «...Разумеется, покориться».
Это рудинское «покориться» ничего общего не имеет с бакунинским «примирением» с действительностью. Рудин надолго исчезает, и после скитаний как перекати-поле, попыток заняться каким-либо полезным делом (ирригацией, мелиорацией, учительством) - ни в чем проявить себя не смог и по предписанию управы благочиния препровождался жить под надзор в своей деревне. В галерее «лишних людей» прибавился еще один любопытный образ - Рудин, человек слова и знаний, но не умеющий их применить.
Подобревший к Рудину Лежнев при случайной встрече уверяет, что и Рудины полезны, ибо «слово тоже есть дело». Рудины способны зажигать сердца других - это тоже бесценный дар. Сухой делец, помещик-рационализатор Лежнев с годами начинает чувствовать необходимость рудинского начала жизни. Тургенев, вынесший определенный приговор Рудину в романе, через десять лет попытается героизировать его в масштабах подлинного Бакунина-революционера. В эпилоге сказано, что Рудин инкогнито погибает со знаменем в руке на Парижской баррикаде 1848 года.
Иную проблематику избирает Тургенев в «Дворянском гнезде» (1859), имевшем еще больший успех, чем «Рудин». Роман «Дворянское гнездо» глубже, художественнее предыдущего. Здесь в основу положен один из результатов недавних сложнейших споров «западников» и «славянофилов» о путях России. Время действия в «Дворянском гнезде» - 1842 год, самый разгар споров. Тургенев по всем своим убеждениям, конечно, - «западник» за вычетом неприятия отдельных отрицательных сторон европейской цивилизации, которую он по опыту знал, так как подолгу жил за границей. Он желал все же, чтобы Россия пошла по этому пути цивилизации, чтобы крепостничество было ликвидировано и началась свободная конкуренция, сулящая расцвет личности, предпринимательства, достатка. Поменьше «байбаков» и побольше деловых людей (из споров Лаврецкого со студенческим другом Михалевичем).
В центре романа образ молодого образованного помещика Федора Лаврецкого, слушавшего лекции в Московском университете, но не на гуманитарном, а на физико-математическом отделении, заранее подготавливавшего себя к «дельной» жизни, как ему казалось.
Впрочем, Федор Лаврецкий не чужд был всех увлечений своего времени: смотрел в театре Мочалова в роли Гамлета, романтически влюбился в молодую красавицу, сиявшую в театральной ложе, дочь генерала, Варвару Павловну, и женился на ней. А затем она разбила жизнь. Бывал Лаврецкий в Париже и Берлине, много повидал, слушал лекции ученых, переводил сочинения об ирригации. Чисто русская натура, он к тому же был сыном крепостной женщины, на которой женился его отец. Здоровый, полный энергии, он рвался к делу, Тургенев не показывает самую борьбу «славянофилов» и «западников», а избирает один из конечных ее результатов.
В Лаврецком много такого, что роднит его со славянофилами. Тургенев, вопреки собственным политическим пристрастиям, избирает в качестве героя романа человека чуждого себе, но старается объективно выделить все добрые, ценные качества в нем. В конце концов важна не межгрупповая возня, а практический ее результат для России. А здесь крайности сходились.
В романе выделен образ камер-юнкера Паншина, рьяного реформатора, карьериста, довольно циничного поклонника всего западного. Вслед за своим отцом он хотел бы пойти по пути чистого стяжательства, отбросив мораль и прочие помехи для достижения целей. Паншин - предельно заостренный образ вульгарного «западника». Он назойливо приставал к Лаврецкому с вопросом: «...Что же Вы намерены делать?» Лаврецкий отвечал, учитывая уровень понимания собеседника: «Пахать землю... и стараться как можно лучше ее пахать». Лаврецкий в пух разбил Паншина в завязавшемся споре: «Он доказал ему невозможность скачков и надменных переделок с высоты чиновничьего самосознания - переделок, не оправданных ни знанием родной земли, ни действительной верой в идеал, хотя бы отрицательный; привел в пример свое собственное воспитание, требовал прежде всего признания народной правды и смирения перед нею, - того смирения, без которого и смелость противу лжи невозможна; не отклонился, наконец, от заслуженного, по его мнению, упрека в легкомысленной растрате времени и сил». Это не бравада.
Тургенев показывает не соблазны, которые несет с собой образованный ум для обывателей «дворянского гнезда», а корневое, национальное, русское значение этих «гнезд», усадебной культуры, в которой закладывались основы общенациональных ценностей.
Главной сюжетной пружиной в романе являются личные взаимоотношения Лаврецкого с Лизой Калитиной. Они полюбили друг друга, и Паншин, претендовавший на руку Лизы, оказывается оттесненным.
По мастерству изображения чувств героев, передаче глубокого лиризма их взаимной симпатии, драматизма переживаемых перипетий взаимоотношений «Дворянское гнездо» - одно из самых выдающихся произведений русской литературы. Есть роковое препятствие, мешающее счастью Лизы Калитиной и Лаврецкого. Лаврецкий женат, но он порвал с Варварой Павловной все отношения, когда случайно в Париже узнал о ее измене с любовником-французом. Напряженная коллизия временно ослабевает, поскольку Лаврецкий из газет узнает о неожиданной смерти своей бывшей жены. Чистая и честная Лиза, к тому же глубоко религиозная, не может строить. своего счастья на несчастье другого человека. Она выслушала глубокие признания Лаврецкого в любви к ней, ответила на них взаимностью, но не может сделать решительного шага еще и потому, что видит, как мучается и сам Лаврецкий. Какое-то смутное роковое предчувствие мешает ему поверить, что он может быть счастлив в жизни. И действительно, в час, когда должна была решиться судьба Лаврецкого и Лизы - они должны пойти под венец, неожиданно в его имение приехала Варвара Павловна. Слухи о ее смерти оказались ложными. И вот она, с чувством раскаяния, бросается к ногам великодушного Теодора (так она на французский манер произносила имя Федор). Приехала она не одна, а с прижитой маленькой дочкой Адой, которая должна считаться законной дочерью Лаврецкого. Происшедшее сокрушает Лизу Калитину, и она уходит в монастырь.
Отнюдь не из внешних причин Лиза считала необходимым молиться, исповедываться и приносить покаяния. Она сознавала неблаговидное устройство мира. Уходила в монастырь с сознанием важной цели: «Я все знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство нажил; я знаю все. Все это отмолить надо». А папенька - бывший губернский прокурор, известный в свое время делец, человек желчный и упрямый, о его способах приобретать богатство ходили злые слухи в округе.
Из благородных побуждений - не унижать дальше поверженного человека, а также ради Ады, Лаврецкий говорит Варваре Павловне знакомые уже нам слова «надо покориться». Но эти слова означают здесь не то, что в «Рудине». Лаврецкий по-прежнему считает себя в разрыве с женой, но назначает ей отдаленное имение. Варвара Павловна разыграла сцену благодарности: она из тех женщин, которые по-своему умеют ценить доброту и великодушие.
В романе есть эпилог: Лаврецкий посетил тот монастырь, в который постриглась Лиза, чтобы поклониться ей хотя бы издали. Она прошла близко мимо него и не взглянула, только ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули.
Лиза и Лаврецкий по натуре во многом - однотипные люди и казалось, что самой природой созданы друг для друга. Но странное Дело: они постоянно спорят друг с другом. И эти страницы - самые глубокие в романе, и едва ли удовлетворительно объяснены до сегодняшнего дня критикой.
В христовой вере Лизы нет ничего фанатического и аскетического. Естественно и свободно Лиза несет свою веру. Она недоумевает, Что такой хороший человек, как Лаврецкий, не ходит в церковь, не соблюдает праздники. С обыкновенной светской развязностью он просит Лизу помолиться и за него, а она отвечает, что уже молилась, и добавляет: «Напрасно Вы смеетесь над этим». Лиза - такая же «русская душою», как и пушкинская Татьяна. (Дальнейшее развитие этого образа в русской литературе - княжна Мария Волконская у Толстого.)
Вера объединяла господ с крестьянами. Престольные и иные праздники возвышали душу, очищали от греха и скверны, поддерживали милосердие. Лиза и хотела привести Лаврецкого к богу.
Общепринятые слова вежливости, признания Лаврецкого в любви всегда в восприятиях Лизы имеют какой-то высший смысл, словно они адресованы не именно ей, Лизе, а к беспредельной святости, на которой держится мир. Лизе стыдно было за Лаврецкого, что он так равнодушно переносит кончину жены. Недаром она сказала ему, что «он ей страшен», потому что в нем еще много господского, навеянного со стороны, и мало связей с корнями русской жизни, тысячелетним укладом.
Безучастно слоняется Лаврецкий по дому Калитиных, в котором с такой важностью идут приготовления ко всенощной: в столовой, на белоснежной скатерти, уже расставлены прислоненные к стене образа в золотых окладах; старый слуга, в сером фраке и башмаках, чинно прошел не спеша и поставил еще две восковые свечи, перекрестился и вышел. Лаврецкий как-то бестолково спросил: «Не именинница ли кто?» Ему шепотом разъяснили, что всенощную заказали Лизавета Михайловна, то есть Лиза, и ее тетка Марфа Тимофеевна Пестова. Прибыли дьячки и священник, все подошли под благословение. Лаврецкий молча обошелся поклоном, чего удостоился и с их стороны.
Началось облачение, запахло ладаном: «Из передней вышли горничные и лакеи и остановились сплошной кучкой перед дверями» Лаврецкий обратил внимание на Лизу, которая как бы не замечала его и ни разу не взглянула на него. Он видел, что какая-то важная восторженность снизошла на нее. Ему, желавшему сказать что-то веселое, шутливое из бренной здешней жизни, пришлось убраться восвояси.
Перед ним раскрывались страницы вечной книги бытия. Все казалось тленом и пустяковой мелочью по сравнению с тем, что в ней написано.
«Дворянское гнездо» - наиболее лиричный роман Тургенева. Автор оставляет широкое пространство интуитивному, подсознательному в человеческих чувствах, позволяет поступать героям по наитию, когда сами они не всегда понимают смысл своих слов и поступков. Принесен в роман сюжетно мало связанный с ним образ музыканта Лемма. Божественные импровизации этого немца и особенно исполнение сонаты Бетховена создают общую атмосферу в романе, в котором так много любви и страданий и порывов в горние выси.
В тургеневедении сложились два иронических представления: У знаменитого романиста женщины всегда сильнее мужчин, и девушки никак не могут выйти замуж. Может, это отчасти и правда. Но следующий, третий, роман - «Накануне» - (1860) опровергает вышеуказанные суждения. Главный герой романа болгарин Инсаров, занятый мыслью об освобождении своей родины от турецкого ига, - тот сильный человек, который повлек за собой русскую барышню из дворянской семьи - Елену Стахову. Не случайно она предпочла Инсарова восторженному художнику Шубину, ученому Берсеневу, человеку отвлеченно-теоретического склада ума, и обер-секретарю Сената карьеристу Курнатовскому. Елена выходит замуж за Инсарова, отправляется с ним в Болгарию и после его смерти продолжает дело его жизни.
Название романа «Накануне» имеет двойственный смысл. Была «накануне» событий Болгария, подымавшаяся на борьбу против турок и мечтавшая о часе своего освобождения; оно пришло гораздо позднее, в 70-х годах, благодаря помощи русских воинов под командованием генерала М.Д. Скобелева. Но «Накануне» реформы 1861 года была и сама Россия.
Заглавие еще раз прекрасно передавало способность Тургенева улавливать вопросы современности, откликаться на самое передовое. Но выбор болгарина в качестве героя как бы заслонял русских демократических деятелей. Получалось, что нам еще ждать и ждать своих Инсаровых.
По поводу романа Добролюбов написал статью «Когда же придет настоящий день?». Тургеневу показалось, что ведущий критик «Современника» делает слишком произвольные выводы из его романа. Произошел резкий конфликт, статья была все-таки напечатана, а Тургенев вышел из состава редакции «Современника». Долго спустя Тургенев не раз говорил, что его обиды на Добролюбова не имели под собой реальной почвы, статья написана самым добросовестным образом, никаких фальсификаций не содержит и преисполнена искренних похвал.
Конечно, Тургенев знал материал «Накануне» хуже, чем материал, легший в основу предыдущих романов. Схематично обрисованы Инсаров, его подпольная деятельность, друзья-инспираторы, болгары, нашедшие временное укрытие в России. Слишком прямолинейно изображены личные чувства Инсарова и Елены. На эти художественные недостатки романа обращали внимание современные критики самых разных направлений, например А. Григорьев, Д.И. Писарев, К.Н. Леонтьев, Н.К. Михайловский.
Самый выдающийся роман Тургенева - «Отцы и дети» (1862). Здесь мастерство автора-художника выступает в небывалом блеске. Само название ставит на барьер два поколения - людей 40-х годов и «шестидесятников». Носители новых идеалов - студенты, люди молодые, приехавшие в имение стариков на каникулы и принесшие с собой весь жар своих споров, новых философских и нравственных исканий, разогретых в аудиторных и кружковых стычках.
Появление нигилиста Базарова в имении Кирсановых совершенно естественно. Его пригласил отдохнуть в деревне своего отца студенческий друг и поклонник Аркадий Кирсанов, который был свободен в выборе направления убеждений, мыслей, потому что имел возможность выслушать pro и contra по поводу всех теорий. Он выбрал Базарова, но Аркадий - ненадежный друг: при первом же затруднении он свернет на более легкую дорогу, подчинившись условиям и предрассудкам давно уже сложившегося уклада жизни.
В основу «Отцов и детей» легла лично пережитая Тургеневым драма, как всегда, живые впечатления от живых лиц, разумеется, в художественном, преображенном виде, без мелочных претензий на голую копию и памфлет.
Добролюбов как личность, как идеолог, как автор ряда важных для Тургенева статей - вот кто «внушил» ему и идею романа «Отцы и дети», и само, может быть, название его, и круг спорных проблем, и ударные решающие слова и определения («нигилисты», «принсипы»), рисующие характеры спорящих сторон, и возраст героев, и даже некоторые их портретные черты. Конфликт с «Современником» не отвел писателя от злободневных тем, наоборот, навел на них. Тургенев писал не только с живых лиц, а еще и исходя из опыта своего сердца.
В любой работе о Тургеневе мы найдем ряд версий относительно прототипов Базарова и указания на значение для «Отцов и детей» столкновения Тургенева с Добролюбовым. Но указания носят либо слишком общий характер (эпохальное столкновение), либо слишком частное (портретное сходство). Некоторые текстовые сопоставления со статьями Добролюбова делали Н.Л. Бродский и другие ученые, но., не в полном объеме и недостаточно тщательно.
Редакция «Современника» слишком близко к сердцу приняла некоторое портретное сходство Базарова с Добролюбовым (длинный рост, бакенбарды, манера говорить) и слишком превратно истолковала сниженный план всего образа по сравнению с подлинными представителями революционной демократии, усматривая в этом сознательную утрировку и карикатуру на все передовое движение. Правительство начало гонения на «нигилистов» и «поджигателей». Чернышевский и после ссылки считал, что Тургенев «желал мстить Добролюбову, когда писал свой роман». Пеняла Тургеневу за то же самое писательница Марко Вовчек. Но тогда же, в горячие дни, кривотолков об «Отцах и детях», Писарев не заметил никакой карикатуры в Базарове. Он чистосердечно узнал в образе Базарова свое поколение, современных «детей» и поднял Базарова на щит. В общем, был прав Писарев, история - этот лучший судья - уже произнесла свое суждение о Базарове: он, несомненно, образ положительный. Щедрин в некрологе о Тургеневе, отбросив все прежнее, наносное, высоко оценил его литературную деятельность - наравне с деятельностью Некрасова, Белинского и Добролюбова. Последующая демократия, в том числе и многие народники, также «приняли» Тургенева как своего испытанного, чуткого летописца.
Что же произошло тогда, в самый момент разрыва с «Современником» и в те ближайшие месяцы, когда Тургенев создавал свой роман «Отцы и дети» (задуман в августе 1860 г., окончен в августе 1861 г.)? Только ли отход от демократов, о чем обычно охотно и подробно говорят биографы писателя, или и отход от какой-то своей собственной рутины, о чем можно судить по его творчеству? Ведь Тургенев это сам только что блестяще раскрыл, желая прокомментировать типизм образа Базарова. Исследователи отклонялись в сторону, выстраивали длинные ряды носителей его отдельных черт: тут и демократы Чернышевский, Писарев, и ученые-естествоиспытатели Ножин, Бутлеров, Сеченов, Ковалевский, Менделеев и уездные медики В. Якушкин (брат фольклориста), некто Дмитриев. На Дмитриева указал сам Тургенев, но до сих пор никаких достоверных сведений о нем найти не удалось. Не придумал ли его Тургенев, чтобы отвести от себя наветы в карикатуре на Добролюбова? Один исследователь недавно доказывал, что прототипом Базарова был... Л.Н. Толстой. Как видим, проблема поставлена давно, но многие из названных выдающихся лиц никакого отношения к генезису образа Базарова не имеют. Никто из них не был так приближен к Тургеневу, никто из них не стоял в центре пережитой им драмы, никто так не концентрировал в себе комплекс основных примет Базарова, как Добролюбов. В тот момент Тургенев по-своему отличал Добролюбова от Чернышевского, его учителя и полного единомышленника. Вспомним слова Тургенева насчет змеи «простой» и змеи «очковой». Сознавая всю условность проблемы прототипов и громадную разницу между гением Добролюбовым и заурядным «нигилистом» Базаровым, мы все же должны искать корни этого образа не вне главного опыта Тургенева, а в той совокупности обстоятельств, событий и впечатлений, которые характеризуют пережитую писателем идеологическую драму.
Если Тургенев ввел в общественное сознание формулы «отцы и дети», «нигилисты», дал понятие о непримиримости раскола между поколениями, очертил приблизительный круг спорных между ними проблем, то основные стимулы написать роман об «отцах» и «детях», внушения, в каком направлении надо идти после «Накануне», он мог обрести именно в статьях Добролюбова, с которым спорил и которого переспорить не смог. В статьях «Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни» (1858), «Литературные мелочи прошлого года» (1859), «Когда же придет настоящий день?» (1860) заключаются многие лозунги романа «Отцы и дети», предрешены некоторые его ситуации и детали. Тургенев жадно читал эти статьи. Когда они выходили в свет, он был в России, вращался в кругу «Современника», переживал столкновения с Добролюбовым, о которых мы можем судить по скрупулезным записям Чернышевского в «Воспоминаниях» об отношениях Тургенева к Добролюбову и о разрыве дружбы между Тургеневым и Некрасовым.
Слова «нигилизм» и «нигилисты» очень многое характеризуют в образе Базарова. Эти термины ввел Тургенев, и во всех словарях они по справедливости числятся за ним. Но «навел» его на эти слова Добролюбов.
Ряд лет тому назад состоялась дискуссия о термине «нигилизм» между исследователями Б.П. Козьминым и А.И. Батюто. Спорили, кто раньше - Тургенев или Катков - употребил термин «нигилизм». Роман «Отцы и дети» вышел в свет в феврале 1862 года в журнале «Русский вестник». Но еще в ноябре 1861 года, имея возможность прочитать роман в рукописи, Катков в статье «Кое-что о прогрессе» употребил термин «нигилизм». Б.П. Козьмин сделал вывод, что одно из решающих слов, которым характеризуется облик Базарова, Тургеневу внушил Катков. А.И. Батюто, оспаривая этот вывод, обратил внимание на то, что еще в сентябре того же года Тургенев вручил Каткову рукопись «Отцов и детей» для напечатания в «Русском вестнике»; естественно, что Катков успел ее прочесть и мог позаимствовать у Тургенева хлесткое слово. Но обе спорящие стороны просто забыли статью М.П. Алексеева «К истории слова «нигилизм», опубликованную в 1928 году в сборнике ОРЯС, посвященном памяти академика А.И. Соболевского, в которой среди еще более ранних употреблений этого термина зафиксирован следующий факт: в 1858 году Добролюбов употребил в «Современнике» этот термин в рецензии на книгу казанского профессора В. Берви «Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни». В задачу М.П. Алексеева не входило всестороннее осмысление термина «нигилизм» в связи с генезисом образа Базарова, ученый констатировал только факт его употребления за четыре года до выхода в свет «Отцов и детей» (Добролюбов не дожил до выхода романа в свет).
Широкую жизнь термину «нигилизм» дал Тургенев своим романом. Но перед тем он мог прочитать нечто о «нигилистах» в бездарной книжке В. Берви (отца В.В. Берви-Флеровского, известного социолога, писателя-публициста, революционного народника). Добролюбовский контекст в рецензии прямо подводил Тургенева к современной полноте понимания термина, его боевой, полемической направленности. Консерватор и схоласт, отставший от современной науки, В. Берви-старший бросал в своей книжке термин «нигилизм» в лицо молодежи, а Добролюбов подхватил термин и истолковал его в положительном смысле, как знамя «детей».
Трижды по-латыни В. Берви бросал слово «nihilistbi» по адресу тех молодых «скептиков», которые не верят в его алхимико-идеалистическое учение о необходимости «жизненного начала» в теле. Режущую глаза латынь три раза повторил и Добролюбов в своей рецензии, высмеивая бессильную ядовитость Берви против «нигилистов» - скептиков. По-латыни произнести слово «нигиль» Тургенев заставляет и представителя «отцов» Николая Петровича Кирсанова: «...Это от латинского nihil - ничего... это слово означает человека... который ничего не признает». В романе получается, что нигилист - это уже больше, чем просто скептик. И Базаров это подтверждает, он развертывает целую программу отрицания. Но еще перед тем в рецензии Добролюбова уже произошло важное переосмысление понятий. Слово «нигилист» он с симпатией закрепил за молодым поколением и четко провел разграничение старого и молодого поколений и их взаимных несогласий. «Ныне уже не признаются старинные авторитеты, перед которыми благоговеет г. Берви, - писал Добролюбов, - да и вообще авторитеты в деле научных исследований не имеют большого значения». Наслушавшийся Базарова, Аркадий Кирсанов так излагает отцу и дяде его кредо: «Нигилист - это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип». Добролюбов продолжал: «Молодые люди ныне не только парацельсовские мечтания называют, не обинуясь, вздором, но даже находят заблуждения у Либиха, о котором г. Берви, кажется, и не слыхивал, читают Молешотта, Дюбуа-Реймона и Фохта...» Нынешние молодые люди, если уж занимаются естественными науками, то следуют «наиболее смелым и практическим из учеников Гегеля...», то есть следуют за Фейербахом и другими материалистами. (Цензура и Чернышевскому не давала открыто сказать о Фейербахе, и он прибегает к формуле «ученики Гегеля».) В «Отцах и детях» эта связь слов и имен получила такой поворот: Николай Петрович заикнулся, было, чтобы показаться вполне современным: «Я слышал, что Либих сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах; вы можете дать какой-нибудь полезный совет». Базаров резко парировал: «Я к вашим услугам, Николай Петрович, но куда нам до Либиха! Сперва надо азбуке выучиться...» Присутствующий при этом Павел Петрович с сарказмом парировал: «Да. Прежде были гегелисты, а теперь нигилисты. Посмотрим, как вы будете существовать в пустоте, в безвоздушном пространстве...»
В следующей своей статье «Литературные мелочи прошлого года» (1859) Добролюбов уже настолько резко и глубоко толковал о расхождении поколений и выдвигал на общественную арену «тип людей реальных, с крепкими нервами и здоровым воображением», которых «пожилые люди» без должных оснований упрекают в «холодности, черствости, бесстрастии», что Герцен в Лондоне написал полную тревоги за свое поколение статью «Very dangerous!!!» («Очень опасно!!!»). Но новый базаровский тип «желчевиков» смело шел своей дорогой и занимал место во всех сферах, тесня «пожилых» людей.
Кто же эти юноши и эти пожилые? В «Литературных мелочах» намечен возраст поколений, и он в точности соответствует возрасту «отцов» и «детей» в романе Тургенева. Но сначала Добролюбов вспомнил, что были совсем отжившие свой век «семидесятилетние старцы» - реакционеры. В предреформенную эпоху против них объединились пожилые и юноши, жаждавшие обновления и гласности. «Между двумя поколениями, - говорит Добролюбов, опираясь на личный опыт сотрудничества с Тургеневым в редакции «Современника», - заключен был, безмолвно и сердечно, крепкий союз против третьего поколения, отжившего, парализованного...» Но не прошло и года (и это в точности соответствует. фактам, так как Добролюбов пришел в «Современник» осенью 1857 года, а раздоры с Тургеневым начались через год, о чем свидетельствует Чернышевский. - В.К.), как молодые люди увидели непрочность и бесполезность своего союза со зрелыми мудрецами...» С выходом каждой новой книжки журнала все более слабел энтузиазм молодежи по отношению к этим деятелям, которые почувствовали себя как-то не в своей тарелке и не знали, что делать и говорить. Любопытно, что Добролюбов избрал журналистику тем поприщем, на котором испытывался союз двух поколений. Это указывает на то, что Добролюбов мыслил категориями, сложившимися в его столкновении с Тургеневым в «Современнике», «Юноши, - продолжает Добролюбов, - доселе занимавшиеся, вместе со зрелыми мудрецами, поражением семидесятилетних старцев, решились теперь перенести свою критику и на людей пятидесяти и даже сорока лет». Вот и возрастные расчеты поколений, вот перед нами «деды», «отцы» и «дети»: 70 лет, 40-50 лет и 20-25 лет. Тургеневу в это время было за сорок. Добролюбову - за двадцать. В романе «Отцы и дети» Николаю Петровичу Кирсанову сорок четыре года, а Павлу Петровичу - сорок пять. Базаров в два раза их моложе. Это очень простая арифметика, она как-то и принималась в расчет Добролюбовым. И Тургенев не прошел мимо нее, коль скоро поставил к барьеру два последних поколения и обозначил возраст «отцов».
На одной стороне оказался «нигилизм», на другой - «принсипы». И это столкновение мировоззрений четко провел Добролюбов. Он продолжил начатый в предшествующей рецензии разговор, внес новые штрихи в понятие нигилизма. Юноши поняли, говорит критик, что «абсолютного в мире ничего нет, а все имеет только относительное значение». А «вместо всех туманных абстракций и признаков прошедших поколений» они «увидели в мире только человека, настоящего человека, состоящего из плоти и крови, с его действительными, а не фантастическими отношениями ко всему внешнему миру». Базаров также без излишней метафизики решал вопрос о своем собственном прибивании в лоне мира: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник». «Мне так нравится и баста!» - вот весь сказ Базарова об истине абсолютной. Павел Петрович, пораженный развязностью Базарова, все еще вопрошал: «Вы не признаете никаких авторитетов? Не верите им?» И тот отвечал: «Да зачем же я буду верить? Мне скажут дело. Я соглашусь - вот и все». Так сказать, в «принсипы» не верит, а верит в «лягушек», то есть в «опыт», «дельную истину» верит. Таким образом, сказать, что он ни во что не верит, неправильно, у него просто другие «принципы». Но поскольку это словцо перехвачено противной партией, то он и не воюет из-за слов. Важно только, что они подразумевают под принципами. По существу, и Добролюбов сталкивает принципы двух поколений в своей статье. Набирается определенная сумма «принсипов» старого поколения. Вот один: «Pereat mundus et fiat justitia», то есть пусть гибнет мир, лишь бы торжествовало правосудие. Но ведь под этим «принсипом» можно подразумевать все: и прописную мораль, и равнодушие к ближнему. Пожилые люди, «аристократишки» сгруппировали под «юстицией» некие добродетели старого времени, которые сами же и нарушали: Павел Петрович, этот «Печорин в отставке», разбил свое сердце в.неудачной любви, а верность «принсипам» делает его даже «либералом». Но идеалом для него является кодекс английской аристократии: «Они не отступают от прав своих, и потому они уважают права других», то есть как бы «Credo, quia absurdum est»(«верую, потому что нелепо». - лат.) На «credo» и держится весь старый мир. Только нигилисты не уважают это credo, у них своя теория разумного эгоизма, и вместо «абстракций» они ставят «человека и его прямое существенное благо»; «вот что занимает у них место принсипа».
Вся эта страстно обсужденная в статьях проблема «отцов» и «детей» оказалась вплотную придвинутой к Тургеневу в статье «Когда же придет настоящий день?». Конечно, Тургенева испугали прямые истолкования некоторых сторон в романе «Накануне». Но что еще могло обидеть его в этой статье, которую он потом принял? Мы и сейчас удивляемся и не знаем ответа: все в статье благополучно. Снова, и в который раз, сказано: «...Чутье настоящей минуты и на этот раз не обмануло автора» романа «Накануне». Этот роман - новый шаг вперед после «Рудина» и «Дворянского гнезда». Без подсказок, путем органического развития и внутреннего опыта Тургенев вышел за черту «лишних людей» и начал искать активных героев. Роман «Накануне» получился лишь в виде некоей правильной логической конструкции, отвечающей на вопрос, куда надо идти, но художественно малоубедительным. Это относилось к двум главным героям: болгарину Инсарову и Елене. В романе показаны только приготовления к борьбе, но не сама борьба. В нем нет ни одной сцены, в которой бы во имя «деятельного добра» герои вмешались в привычный ход жизни. Героическая эпопея не получилась, так как автор не ставил или не захотел поставить героев лицом к лицу с самим делом, с партиями, с народом, своими единомышленниками, вражеской силой, правительством. Все это звучало упреком у Добролюбова. Мы «ждем, - писал он, - чтобы нам хоть кто-нибудь объяснил, что делать». Итак, подана мысль о будущем романе на тему «что делать?». Известно, что роман Чернышевского написан с полемическим подтекстом по отношению к «Отцам и детям», где и Базаров показан вне борьбы, хотя он реальный герой, важная веха на пути к «русскому Инсарову», восставшему против «внутренних турок». Тургенев «Что делать?» не написал, но он написал «Отцов и детей». А относительно последних есть проникнутая пафосом политической борьбы, или, как тогда писали, «силой приподнимающей», последняя подсказка Добролюбова писателю. Ее-то и было всего тяжелее пережить Тургеневу: для ее выполнения, то есть чтобы сделать дальнейший шаг после «Накануне», надо было самому переродиться, принять в качестве добра многое из того, что в поколении Добролюбова и «нигилистов» он только что отверг, порывая с «Современником». Борьба русского Инсарова с внутренним врагом предстоит во много раз труднее. И все же залоги победы есть, герои придут: «...старая общественная рутина отживает свой век, - писал Добролюбов, - еще несколько колебаний, еще несколько сильных слов и благоприятных фактов, и явятся деятели!» Добролюбов знал молодое поколение таких скептиков, нигилистов, работников на благо человека, противников рутины, которые расшатали веру в старые «принсипы». Само общество взялось за воспитание этих людей. Нигилисты - не отдельные чудаки, это дети времени, неодолимого исторического процесса, являющиеся повсеместно, по всей России. Ясно, что они отрицают только старое, но за ними все новое. Все и везде, а не только в химии и естествознании. Они - политическая сила будущей России. «Везде и во всем заметно самосознание, - продолжал Добролюбов, - везде понята несостоятельность старого порядка вещей, везде ждут реформ и исправлений, и никто уже не убаюкивает своих детей (!) песнею о том, какое непостижимое совершенство представляет современный порядок дел в каждом уголкеРоссии. Напротив, теперь каждый ждет, каждый надеется, и дети (!) теперь подрастают, напитываясь надеждами и мечтами лучшего будущего, а не привязываясь насильно к трупу отжившего прошедшего. Когда придет их черед приняться за дело, они уже внесут в него ту энергию, последовательность и гармонию сердца и мысли, о которых мы едва могли приобрести теоретическое понятие.
Тогда и в литературе явится полный, резко и живо очерченный образ русского Инсарова».
Лучше, чем эти слова Добролюбова, ничто не могло навести Тургенева на то, что он должен делать как писатель. Сказано, где искать героя и в чем политический смысл его резкого и живого характера. Тургенев выполнил веление времени - он создал образ Базарова.
Но, выясняя от большого до малого личную ситуацию, в которой Тургенев мог создать роман «Отцы и дети», мы не должны упрощать проблему о прототипах его образов. Конечно, он «описывал» не только себя и не только Добролюбова. Его герои не были гениями. Тургенев убрал, например, по совету П.В. Анненкова, первоначально имевшиеся в романе упоминания о Пальмерстоне и Кавуре тсак о предметах споров Базарова с Кирсановым, слишком намекавшие на статьи Чернышевского и Добролюбова, в которых обсуждались эти западные деятели. Он сознательно уходил от явных малохудожественных соответствий подобного рода. Тургенев в конце концов рисовал средних людей, массовые типы борющихся поколений, вглядываясь в бесконечные дали живой жизни.
Вернемся к образу Базарова. Мы не должны обольщаться тем, что в нем отразились некоторые добролюбовские черты и что Базаров побивает Кирсановых во всех спорах. Как исторически ни подкреплены проповедуемые им идеи и ни оправданы его жесты самоуверенности, все же в образе много натянутого, и дело тут не в Тургеневе, который не во всем к нему расположен. Мы сами не должны быть расположены к нему целиком. Базаровское отрицание не знает границ, оно способно погубить все живое. На почве такого нигилизма ничего не вырастает, кроме анархизма, произвола, безнаказанности. Кирсановы, какими бы хлипкими либералами они ни выглядели, как бы «песенка» их ни была спета, многими нитями связаны с цивилизацией, имеющей вековые традиции и общечеловеческий опыт.
Увлечение Базарова Одинцовой и есть та неискоренимая естественность, «натура», которая всегда должна быть присуща человеку. Человека нельзя приравнять ни к жуку, ни к лягушке, ни к «винтику» - природа не простая «мастерская». И природа нуждается в гуманном к себе отношении.
Считается, что два последних романа - «Дым» и «Новь» - несовсем удались Тургеневу. В большей мере это можно сказать о романе «Дым». Тут нет представителя молодежи, исповедующего передовые идеи, сами идеи оказываются «дымом». Тургенев приходит к пессимистическим выводам, что никто в России: ни герой романа Литвинов, дюжинный либерал, «постепеновец», ни Потугин, «западник», желающий России чисто буржуазного прогресса, не поведут Россию вперед.
Роман «Новь» посвящен народническому движению и снова наполнен внутренним оптимизмом. Молодежь рвется к свету, правде: Надеждин, Марианна, - тем беспощаднее выводятся пореформенные верхи: Сипягин и Калломийцев. Один прикрывает свою реакционность, другой откровенно ее проповедует. Отнюдь не сторонник революции, Тургенев сочувствует умеренному народнику Соломину, прагматисту, умеющему ладить с рабочими и хозяевами. Соломин ищет коммерческие компромиссы между хозяевами и рабочими, участия последних в прибылях. Но образ Соломина нуждается в широкой трактовке с учетом исторического опыта России за протекшее столетие. Прагматика на социалистической основе, акции и кооперации - не такой уж фальшивый путь.
Правда, во времена Тургенева первоочередной задачей были не хозяйственные проблемы, благоустройство трудящихся, а свержение самодержавия. Осуществить это можно было только революционным путем. Самое ценное в романе - сочувствие молодежи, трагизму ее судьбы, жертвенному пути. Вот почему, когда Тургенев умер, среди разноголосицы оценок его значения раздался голос представителей революционного народничества. В некрологе, написанном П.Ф. Якубовичем-Мелыпиным, говорилось, что современное молодое движение благодарно Тургеневу, считает его своим летописцем и не осуждает за роман «Новь». Тургенев выдержал свою главную роль, которую взял на себя, начиная с романа «Рудин».
С самого начала своей литературной деятельности Тургенев тянулся к «новым людям». Огромное влияние оказал на него Белинский. Недаром свой лучший роман «Отцы и дети» Тургенев посвятил Белинскому и завещал похоронить себя рядом с ним. Из Франции прах Тургенева был доставлен в Петербург и погребен на Волковом кладбище поблизости от могилы Белинского.