Ромашов, являясь подпоручиком с плаца, возвращался домой. Он решил сегодня никуда не ходить, так как решил не надоедать. Он любил посидеть в гостях довольно таки до поздна, но сегодня он пошел домой. Гайнан сказал, что барыня прислала ему письмо. Они уже давненько обманывали ее супруга и встречались тайно.
У него появилось отвращение от полученного письма и он все таки решил дойти до Николаевых. Господин Николаев был занят своими делами. Он давно хотел поступить в академию, но не хватала знаний сдать экзамены. Шурочка, его жена, ему во всем помогала.
Александра сидела с Ромашовым и беседовала с ним по поводу нового закона, который давал разрешение на поединки в армиях. Шурочке кажется, что они необходимы, ведь невозможно иначе решить проблему с шулерами, один из таких людей был Арчковский или другой Назанского, который был серьезным пьяницей.
Ромашову казалось, что она незаслуженно обвинила Назанского, ведь этот гражданин понимает, что такое любовь и то, что она дается не каждому. Но муж ненавидел Назанского так как когда то он делал Александре предложение, которое она отвергла.
Ромашов прообщался с Александрой довольно долго, пока все не разошлись по спальням. Вскоре Ромашов порвал отношения с любовницей, но ей это было не по душе и она стала грозить местью. Он не переживал только из-за того, что и кроме нее желающих на нем отъиграться было достаточно. Ромашов считал, что драки унтеров неуместны, и возражал против таких действий и даже обещал подать рапорт Сильве.
Но со временем становилось все еще ужаснее, мало того что его недолюбливало начальство, но и даже буфетчик не давал ему сигареты в долг. У него начиналась депрессия из-за одиночества, безумной скуки и отношения к службе.
Однажды ему пришло письмо, в котором Александра приглашала его на их обоюдные именины. Он занял небольшую сумму денег у Рафальского. Недолго думая он зашел и купил неплохих духов и прибыл к ним на пикник. Пикник был веселым но ему радости это не прибавляло.
Периодически Ромашов и Александра прикасались друг к другу, но не показывали этого. После праздника Ромашов решил уединиться, но за ним пошла Шура. Они уселись на траву. Она сказала, что довольно сильно по нему скучает, а он в ответ начал целовать ее.
Признание в любви с ее стороны было обыкновением, но после этого она не стесняясь сказала, что он весьма жалок и ей необходимо он него отказаться. Александра попросила больше не приезжать к ним в поместье.
Весной происходил смотр армии. Командир проведал роты, но был очень недоволен. И лишь пятая, под командованием Стельковского, ему пришлась по нраву.
Но для Ромашова самое плохое было впереди. По каким-то причинам во время смотра, он почувствовал себя частью гигантской силы. И воодушевившись своей почитаемостью, он не заметил, как сдвинулся от центральной части. Он был опозорен.
Но на этом все не закончилось, т.к. позже у него состоялся разговор с Николаевым, который потребовал более не появляться у него на пороге. Убитый горем он встретил Хлебникова, которого уже давно никто не принимал всерьез.
Хлебников рассказал, как с ним обращаются и то, что он бы хотел себя убить так как дальше он так жить не имеет сил.
Ромашов пожалел его и попытался воодушевить несчастного. До Ромашова дошла странная мысль, что все они такие, что у каждого свое горе.
Его отставка дала ему возможность погрузиться в свои мысли и он смог понять, что это ему очень нравится. Он признал для себя, что всего несколько призваний могут существовать именно для него. Среди них была наука с искусством и возможность поглощено заниматься физическим трудом.
Поздней весной у Осадчего в роте покончил с жизнью солдат оказавшийся повешенным. И командир начал непробудно пить. В Шлейферше где продолжилось пьянство, разгорелся скандал. Один из здесь присутствующих Бек-Агамалов набросился на людей с шашкой.
Ромашов увидел Николаева сидевшего с Осадчевым,один из которых притворился, что не заметил его. Осадчий решил поговорить об умершем, и выражался крайне нецензурно, во что вмешался Ромашев. Николаев озлобился на него, но Ромашов успел остудить его пыл.
Состоялся офицерский суд Николаева и Ромашова, при котором было попрошено не упоминать имя жены Николаева. Суд признал, что примирение невозможно.
Ромашов почти все время до поединка был у Назанского. Последний отговаривал стреляться.
В конце дня он увиделся с Александрой, которая умоляла его не отказаться от дуэли, и то, что в любом случае ее муж не попадет в академию. Но она очень просила, что бы никто не был ранен и муж согласен с этим.
В составленном официально рапорте было доложено полковому командиру от штабс-капитана Дица подробности о состоявшемся поединке между Николаевым и Ромашовым. По команде противники сошлись в поединке в котором порудчик Николаев произвел огонь по подпоручику Ромашову и попал последнему в живот смертельно ранил его и Ромашов по истечению семи минут погиб от внутрибрюшной потери крови. Так же был приложен акт осмотра младшим врачем г. Знойко.
Краткий пересказ "Поединок" в сокращении подготовил Олег Ников для читательского дневника.
Повесть «Поединок» Куприна была впервые опубликована в 1905 году. Произведение относят к традиции неореалистической прозы в русской литературе. Центральной сюжетной линией повести, связанной с его названием, является конфликт между двумя офицерами, Ромашовым и Николаевым, из-за жены второго. Их ссора привела к дуэли и гибели главного героя. В произведении автор затрагивает проблему взаимоотношения личности и общества, раскрывает тему жестокости в армии, унижения обычных солдат командирским составом, обнажает ужас и пошлость офицерского общества.
Главные герои
Георгий Алексеич Ромашов – 22 года, подпоручик, «служивший всего второй год в полку» ; «был среднего роста, худощав» , «от большой застенчивости неловок» ; мечтательный молодой человек.
Александра Петровна Николаева (Шурочка) – женщина, в которую Ромашов был влюблен; жена Николаева.
Владимир Ефимыч Николаев – поручик, муж Шурочки, с которым Ромашов стрелялся.
Другие персонажи
Василий Нилович Назанский – офицер, пьяница, был влюблен в Александру Петровну.
Раиса Александровна Петерсон – «полковая дама» , любовница Ромашова, жена капитана Петерсона.
Шульгович – командир полка.
Глава 1.
Шестая рота, проходят учения. Приехавший в роту полковник Шульгович отчитал подпоручика Ромашова за то, что солдаты встречают командира в ненадлежащем виде. Ромашов начал оправдывать одного из солдат, за дерзость был подвергнут домашнему аресту на четверо суток.
Глава 2.
Ромашов все чаще испытывал «мучительное сознание своего одиночества и затерянности среди чужих, недоброжелательных или равнодушных людей» . Вместо того чтобы идти на офицерское собрание, Григорий отправился домой.
Глава 3.
Придя домой, Ромашов спросил у денщика, не было ли кого от поручика Николаева, но ответ был отрицательным. У Николаевых Григорий бывал почти ежедневно последние три месяца.
Окончив военное училище, Ромашов думал, что на службе будет заниматься самообразованием. Однако вместо этого он имеет «грязную и скучную связь с полковой дамой» , «и все чаще и чаще тяготится и службой, и товарищами, и собственной жизнью» .
Денщик принес письмо от любовницы Ромашова Раисы. Женщина звала его в гости, приглашала на кадриль в следующую субботу. Разорвав письмо, Ромашов решил «в последний раз» пойти к Николаевым.
Глава 4.
Муж Александра Петровны, Владимир Ефимыч Николаев, «должен был держать экзамен в академию генерального штаба и весь год упорно, без отдыха готовился к нему» . Это был уже третий экзамен – два предыдущих года он проваливался и третий был последним шансом. Шурочка очень хотела, чтобы муж поступил, так как ей претила та жизнь, которой они жили сейчас.
Когда Ромашов пришел к Николаевым, во время беседы Шурочка вспомнила о том, что офицерские поединки стали узаконены. Она считала, что русским офицерам поединки необходимы: «тогда у нас не будет в офицерской среде карточных шулеров» и «беспросыпных пьяниц» , как офицер Назанский.
Глава 5.
Выйдя от Николаевых, Ромашов «назло ей» отправляется к Назанскому. Беседуя, мужчины заговорили о любви. Назанский считал, что любовь «имеет свои вершины, доступные лишь единицам из миллионов» . Назанский прочел Ромашову письмо женщины, которую любил. Ромашов понял, что этой женщиной была Александра Петровна. Назанский также догадался о чувствах Григория к Шурочке.
Придя домой, Ромашов обнаружил письмо от Раисы. Она знала, что Григорий каждый вечер бывает у Николаевых и писала, что «жестоко отплатит» ему.
Глава 6.
Ромашов находился под домашним арестом. К нему пришла Шурочка и принесла пирогов. Ромашов поцеловал женщину в руку. На прощание Шурочка сказала, что Григорий ее единственный друг.
Глава 7.
Григория отвезли к полковнику. Шульгович отчитал Ромашова из-за слухов: донесли, что офицер выпивает. После разговора полковник пригласил Григория на офицерский обед. Домой Ромашов возвращался «чувствуя себя одиноким, тоскующим, потерявшимся в каком-то чужом, темном и враждебном месте» .
Глава 8.
Ромашов пришел на бал в дом собрания офицеров. Постепенно начали съезжаться дамы, приехала и Раиса. В выражении ее глаз Ромашову привиделась «какая-то жестокая, злобная и уверенная угроза».
Офицеры обсуждали поединки в армии, их мнения расходились – некоторые считали дуэли глупостью, другие держались мнения, что оскорбление можно смыть только кровью.
Глава 9.
Ромашов, как обещал, танцевал с Раисой кадриль. Во время танца женщина со злобой сказала, что не позволит с ней так обращаться, начала громко оскорблять Шурочку. Раиса утверждала, что пожертвовала всем ради Ромашова: «я не смела взглянуть в глаза моему мужу, этому идеальному, прекрасному человеку» . Григорий невольно улыбнулся: ее многочисленные романы были известны всем.
Муж Раисы, капитан Петерсон был «худой, чахоточный человек» . Он безумно любил жену, поэтому прощал ей все интрижки.
Глава 10.
Во время утренних занятий офицеры обсуждали наказания солдат. Ромашов считал, что в армии специально «стараются поддерживать в отношениях между офицерами грубость, солдафонство» .
Глава 11.
Во время учений Ромашов выполнял приемы на автомате. Он думал о сказанной одним из офицеров фразе: если думать так, как Григорий, то надо уходить со службы.
Глава 12.
С утра Ромашову принесли письмо от Шурочки. Женщина приглашала его на именины на пикник.
Глава 13.
Подъезжая к дому Николаевых, Ромашов ощутил странное, беспричинное беспокойство. Шурочка радостно встретила Георгия.
Глава 14.
Во время пикника Шурочка казалась Ромашову особенно очаровательной. Когда вечером все разбрелись по поляне, Григорий с Александрой отошли вглубь рощи. Шурочка призналась, что сегодня влюблена в Ромашова, а мужа своего не любит – «он груб, он нечуток, неделикатен» . Она поцеловала Георгия, но после попросила, чтобы Ромашов больше к ним не приходил – ее мужа осаждают анонимными письмами.
Глава 15.
Офицеры готовились к майскому смотру «и не знали ни пощады, на устали» . Ромашов наблюдал, как ротные с особой жестокостью избивают своих солдат.
Когда во время смотра приехавшие командиры объезжали все роты, Ромашов почувствовал, «что эти высокомерные люди живут какой-то особой, красивой, недосягаемой для него, высшей жизнью» . Смотр стал полным «провалом полка» – обнаружилось «бездушное, рутинное и халатное отношение офицеров к службе» .
Во время финального марша Ромашов, опьяненный музыкой и всеобщим волнением, замечтался и повел вправо, из-за чего вся его полурота «представляла собой безобразную, изломанную толпу» . После случившегося все подшучивали над Ромашовым.
Глава 16.
Ромашов вышел из лагеря и встретил Николаева. Владимир сказал, что нарочно ждал его тут, завел разговор об Александре Петровне. Николаеву начали приходить «хамские анонимные письма» со сплетнями о его жене и Ромашове. Владимир потребовал, чтобы Ромашов сделал все, чтобы пресечь распространение сплетен.
Глава 17.
Ромашов «стал уединяться от общества офицеров» . Георгий твердо понимал, что не останется служить в армии и, когда пройдут обязательные три года службы, уйдет в запас.
Глава 18.
В конце мая в роте повесился солдат. Вечером того же дня офицеры пили, шутили, пели песни. Ночью, уже изрядно пьяные, они отправились к женщинам. Там произошла потасовка: пьяный офицер начал рубить все шашкой, но Ромашов его успокоил.
Глава 19.
Офицеры поехали в собрание и продолжили пить и веселиться. Многие офицеры в полку были «из духовных» , неожиданно один из них затянул панахиду, и они хором «прослужили» ее всю. Ромашов ударил кулаком по столу, запрещая такое петь. Пьяные офицеры снова начали буйствовать. Неожиданно появившийся рядом с Ромашовым Николаев сказал, что такие как Георгий и Назанский позорят полк. Ромашов намекнул на «таинственные причины» , по которым Николаев недоволен Назанским. Между ними началась драка. Ромашов закричал, что вызывает Николаева на поединок.
Глава 20.
Утром Ромашова вызвали в суд. Через несколько дней суд пришел к решению, что ссора между Николаевым и Ромашовым может быть разрешена только поединком.
Глава 21.
Расстроенный Ромашов пошел к Назанскому. Офицер пытался отговорить Георгия от дуэли, считая, что Ромашову нужно бросать армию и не бояться жизни.
Глава 22.
Когда Ромашов вернулся домой, то обнаружил у себя в гостях Шурочку. Она сказала, что хотя и не любит Владимира, но «на него убила часть своей души» . У нее больше самолюбия, чем у мужа – именно она заставляла его снова и снова пытаться поступить в академию. Если Николаев откажется от поединка, его не возьмут в академию. Поэтому им непременно нужно завтра стреляться – никто из них ранен не будет. На прощание Шурочка и Георгий поцеловались.
Глава 23.
Рапорт командиру полка. 1 июня состоялась дуэль между Николаевым и Ромашовым. Николаев стрелял первым и ранил Ромашова в правую верхнюю часть живота. Выстрелить в ответ Ромашов уже не смог. Через несколько минут Ромашов скончался от внутреннего кровоизлияния.
Заключение
«Поединок» считается наиболее значимым произведением в творчестве Куприна. Главный персонаж повести – молодой подпоручик Ромашов изображается как романтический, интеллигентный человек с тонкой душевной организацией. Ему трудно смириться с однообразной, обывательской жизнью в захолустном пехотном полку – в годы обучения военные представлялись ему совсем другими, более благородными людьми. Понимая, что он не сможет оставаться на службе, Ромашов решает уйти из армии по истечению трех обязательных лет. Однако неудачное стечение обстоятельств и давление со стороны Шурочки приводят к скоропостижной гибели Георгия. Дуэль становится попыткой Ромашова противостоять миру и обществу, но он проигрывает в этом противостоянии.
Тест по повести
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
Рейтинг пересказа
Средняя оценка: 4.3 . Всего получено оценок: 475.
Вечерние занятия в шестой роте приходили к концу, и младшие офицеры все чаще и нетерпеливее посматривали на часы. Изучался практически устав гарнизонной службы. По всему плацу солдаты стояли вразброс: около тополей, окаймлявших шоссе, около гимнастических машин, возле дверей ротной школы, у прицельных станков. Все это были воображаемые посты, как, например, пост у порохового погреба, у знамени, в караульном доме, у денежного ящика. Между ними ходили разводящие и ставили часовых; производилась смена караулов; унтер-офицеры проверяли посты и испытывали познания своих солдат, стараясь то хитростью выманить у часового его винтовку, то заставить его сойти с места, то всучить ему на сохранение какую-нибудь вещь, большею частью собственную фуражку. Старослуживые, тверже знавшие эту игрушечную казуистику, отвечали в таких случаях преувеличенно суровым тоном: «Отходи! Не имею полного права никому отдавать ружье, кроме как получу приказание от самого государя императора». Но молодые путались. Они еще не умели отделить шутки, примера от настоящих требований службы и впадали то в одну, то в другую крайность. — Хлебников! Дьявол косорукой! — кричал маленький, круглый и шустрый ефрейтор Шаповаленко, и в голосе его слышалось начальственное страдание. — Я ж тебя учил-учил, дурня! Ты же чье сейчас приказанье сполнил? Арестованного? А, чтоб тебя!.. Отвечай, для чего ты поставлен на пост? В третьем взводе произошло серьезное замешательство. Молодой солдат Мухамеджинов, татарин, едва понимавший и говоривший по-русски, окончательно был сбит с толку подвохами своего начальства — и настоящего и воображаемого. Он вдруг рассвирепел, взял ружье на руку и на все убеждения и приказания отвечал одним решительным словом: — З-заколу! — Да постой... да дурак ты... — уговаривал его унтер-офицер Бобылев. — Ведь я кто? Я же твой караульный начальник, стало быть... — Заколу! — кричал татарин испуганно и злобно и с глазами, налившимися кровью, нервно совал штыком во всякого, кто к нему приближался. Вокруг него собралась кучка солдат, обрадовавшихся смешному приключению и минутному роздыху в надоевшем ученье. Ротный командир, капитан Слива, пошел разбирать дело. Пока он плелся вялой походкой, сгорбившись и волоча ноги, на другой конец плаца, младшие офицеры сошлись вместе поболтать и покурить. Их было трое: поручик Веткин — лысый, усатый человек лет тридцати трех, весельчак, говорун, певун и пьяница, подпоручик Ромашов, служивший всего второй год в полку, и подпрапорщик Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми глазами и с вечной улыбкой на толстых наивных губах, — весь точно начиненный старыми офицерскими анекдотами. — Свинство, — сказал Веткин, взглянув на свои мельхиоровые часы и сердито щелкнув крышкой. — Какого черта он держит до сих пор роту? Эфиоп! — А вы бы ему это объяснили, Павел Павлыч, — посоветовал с хитрым лицом Лбов. — Черта с два. Подите, объясняйте сами. Главное — что? Главное — ведь это все напрасно. Всегда они перед смотрами горячку порют. И всегда переборщат. Задергают солдата, замучат, затуркают, а на смотру он будет стоять, как пень. Знаете известный случай, как два ротных командира поспорили, чей солдат больше съест хлеба? Выбрали они оба жесточайших обжор. Пари было большое — что-то около ста рублей. Вот один солдат съел семь фунтов и отвалился, больше не может. Ротный сейчас на фельдфебеля: «Ты что же, такой, разэтакий, подвел меня?» А фельдфебель только глазами лупает: «Так что не могу знать, вашескородие, что с ним случилось. Утром делали репетицию — восемь фунтов стрескал в один присест...» Так вот и наши... Репетят без толку, а на смотру сядут в калошу. — Вчера... — Лбов вдруг прыснул от смеха. — Вчера, уж во всех ротах кончили занятия, я иду на квартиру, часов уже восемь, пожалуй, темно совсем. Смотрю, в одиннадцатой роте сигналы учат. Хором. «Наве-ди, до гру-ди, по-па-ди!» Я спрашиваю поручика Андрусевича: «Почему это у вас до сих пор идет такая музыка?» А он говорит: «Это мы, вроде собак, на луну воем». — Все надоело, Кука! — сказал Веткин и зевнул. — Постойте-ка, кто это едет верхом? Кажется, Бек? — Да. Бек-Агамалов, — решил зоркий Лбов. — Как красиво сидит. — Очень красиво, — согласился Ромашов. — По-моему, он лучше всякого кавалериста ездит. О-о-о! Заплясала. Кокетничает Бек. По шоссе медленно ехал верхом офицер в белых перчатках и в адъютантском мундире. Под ним была высокая длинная лошадь золотистой масти с коротким, по-английски, хвостом. Она горячилась, нетерпеливо мотала крутой, собранной мундштуком шеей и часто перебирала тонкими ногами. — Павел Павлыч, это правда, что он природный черкес? — опросил Ромашов у Веткина. — Я думаю, правда. Иногда действительно армяшки выдают себя за черкесов и за лезгин, но Бек вообще, кажется, не врет. Да вы посмотрите, каков он на лошади! — Подождите, я ему крикну, — сказал Лбов. Он приложил руки ко рту и закричал сдавленным голосом, так, чтобы не слышал ротный командир: — Поручик Агамалов! Бек! Офицер, ехавший верхом, натянул поводья, остановился на секунду и обернулся вправо. Потом, повернув лошадь в эту сторону и слегка согнувшись в седле, он заставил ее упругим движением перепрыгнуть через канаву и сдержанным галопом поскакал к офицерам. Он был меньше среднего роста, сухой, жилистый, очень сильный. Лицо его, с покатым назад лбом, тонким горбатым носом и решительными, крепкими губами, было мужественно и красиво и еще до сих пор не утратило характерной восточной бледности — одновременно смуглой и матовой. — Здравствуй, Бек, — сказал Веткин. — Ты перед кем там выфинчивал? Дэвыцы? Бек-Агамалов пожимал руки офицерам, низко и небрежно склоняясь с седла. Он улыбнулся, и казалось, что его белые стиснутые зубы бросили отраженный свет на весь низ его лица и на маленькие черные, холеные усы... — Ходили там две хорошенькие жидовочки. Да мне что? Я нуль внимания. — Знаем мы, как вы плохо в шашки играете! — мотнул головой Веткин. — Послушайте, господа, — заговорил Лбов и опять заранее засмеялся. — Вы знаете, что сказал генерал Дохтуров о пехотных адъютантах? Это к тебе, Бек, относится. Что они самые отчаянные наездники во всем мире... — Не ври, фендрик! — сказал Бек-Агамалов. Он толкнул лошадь шенкелями и сделал вид, что хочет наехать на подпрапорщика. — Ей-богу же! У всех у них, говорит, не лошади, а какие-то гитары, шкапы — с запалом, хромые, кривоглазые, опоенные. А дашь ему приказание — знай себе жарит, куда попало, во весь карьер. Забор — так забор, овраг — так овраг. Через кусты валяет. Поводья упустил, стремена растерял, шапка к черту! Лихие ездоки! — Что слышно нового, Бек? — спросил Веткин. — Что нового? Ничего нового. Сейчас, вот только что, застал полковой командир в собрании подполковника Леха. Разорался на него так, что на соборной площади было слышно. А Лех пьян, как змий, не может папу-маму выговорить. Стоит на месте и качается, руки за спину заложил. А Шульгович как рявкнет им него: «Когда разговариваете с полковым командиром, извольте руки на заднице не держать!» И прислуга здесь же была. — Крепко завинчено! — сказал Веткин с усмешкой — не то иронической, не то поощрительной. — В четвертой роте он вчера, говорят, кричал: «Что вы мне устав в нос тычете? Я — для вас устав, и никаких больше разговоров! Я здесь царь и бог!» Лбов вдруг опять засмеялся своим мыслям. — А вот еще, господа, был случай с адъютантом в N-ском полку... — Заткнитесь, Лбов, — серьезно заметил ему Веткин. — Эко вас прорвало сегодня. — Есть и еще новость, — продолжал Бек-Агамалов. Он снова повернул лошадь передом ко Лбову и, шутя, стал наезжать на него. Лошадь мотала головой и фыркала, разбрасывая вокруг себя пену. — Есть и еще новость. Командир во всех ротах требует от офицеров рубку чучел. В девятой роте такого холоду нагнал, что ужас. Епифанова закатал под арест за то, что шашка оказалась не отточена... Чего ты трусишь, фендрик! — крикнул вдруг Бек-Агамалов на подпрапорщика. — Привыкай. Сам ведь будешь когда-нибудь адъютантом. Будешь сидеть на лошади, как жареный воробей на блюде. — Ну ты, азиат!.. Убирайся со своим одром дохлым, — отмахивался Лбов от лошадиной морды. — Ты слыхал, Бек, как в N-ском полку один адъютант купил лошадь из цирка? Выехал на ней на смотр, а она вдруг перед самим командующим войсками начала испанским шагом парадировать. Знаешь, так: ноги вверх и этак с боку на бок. Врезался, наконец, в головную роту — суматоха, крик, безобразие. А лошадь — никакого внимания, знай себе испанским шагом разделывает. Так Драгомиров сделал рупор — вот так вот — и кричит: «Поручи-ик, тем же аллюром на гауптвахту, на двадцать один день, ма-арш!..» — Э, пустяки, — сморщился Веткин. — Слушай, Бек, ты нам с этой рубкой действительно сюрприз преподнес. Это значит что же? Совсем свободного времени не останется? Вот и нам вчера эту уроду принесли. Он показал на середину плаца, где стояло сделанное из сырой глины чучело, представлявшее некоторое подобие человеческой фигуры, только без рук и без ног. — Что же вы? Рубили? — спросил с любопытством Бек-Агамалов. — Ромашов, вы не пробовали? — Нет еще. — Тоже! Стану я ерундой заниматься, — заворчал Веткин. — Когда это у меня время, чтобы рубить? С девяти утра до шести вечера только и знаешь, что торчишь здесь. Едва успеешь пожрать и водки выпить. Я им, слава богу, не мальчик дался... — Чудак. Да ведь надо же офицеру уметь владеть шашкой. — Зачем это, спрашивается? На войне? При теперешнем огнестрельном оружии тебя и на сто шагов не подпустят. На кой мне черт твоя шашка? Я не кавалерист. А понадобится, я уж лучше возьму ружье да прикладом — бац-бац по башкам. Это вернее. — Ну, хорошо, а в мирное время? Мало ли сколько может быть случаев. Бунт, возмущение там или что... — Так что же? При чем же здесь опять-таки шашка? Не буду же я заниматься черной работой, сечь людям головы. Ро-ота, пли! — и дело в шляпе... Бек-Агамалов сделал недовольное лицо. — Э, ты все глупишь, Павел Павлыч. Нет, ты отвечай серьезно. Вот идешь ты где-нибудь на гулянье или в театре, или, положим, тебя в ресторане оскорбил какой-нибудь шпак... возьмем крайность — даст тебе какой-нибудь штатский пощечину. Ты что же будешь делать? Веткин поднял кверху плечи и презрительно поджал губы. — Н-ну! Во-первых, меня никакой шпак не ударит, потому что бьют только того, кто боится, что его побьют. А во-вторых... ну, что же я сделаю? Бацну в него из револьвера. — А если револьвер дома остался? — спросил Лбов. — Ну, черт... ну съезжу за ним... Вот глупости. Был же случай, что оскорбили одного корнета в кафешантане. И он съездил домой на извозчике, привез револьвер и ухлопал двух каких-то рябчиков. И все!.. Бек-Агамалов с досадой покачал головой. — Знаю. Слышал. Однако суд признал, что он действовал с заранее обдуманным намерением и приговорил его. Что же тут хорошего? Нет, уж я, если бы меня кто оскорбил или ударил... Он не договорил, но так крепко сжал в кулак свою маленькую руку, державшую поводья, что она задрожала. Лбов вдруг затрясся от смеха и прыснул. — Опять! — строго заметил Веткин. — Господа... пожалуйста... Ха-ха-ха! В М-ском полку был случай. Подпрапорщик Краузе в Благородном собрании сделал скандал. Тогда буфетчик схватил его за погон и почти оторвал. Тогда Краузе вынул револьвер — рраз ему в голову! На месте! Тут ему еще какой-то адвокатишка подвернулся, он и его бах! Ну, понятно, все разбежались. А тогда Краузе спокойно пошел себе в лагерь, на переднюю линейку, к знамени. Часовой окрикивает: «Кто идет?» — «Подпрапорщик Краузе, умереть под знаменем!» Лег и прострелил себе руку. Потом суд его оправдал. — Молодчина! — сказал Бек-Агамалов. Начался обычный, любимый молодыми офицерами разговор о случаях неожиданных кровавых расправ на месте и о том, как эти случаи проходили почти всегда безнаказанно. В одном маленьком городишке безусый пьяный корнет врубился с шашкой в толпу евреев, у которых он предварительно «разнес пасхальную кучку». В Киеве пехотный подпоручик зарубил в танцевальной зале студента насмерть за то, что тот толкнул его локтем у буфета. В каком-то большом городе — не то в Москве, не то в Петербурге — офицер застрелил, «как собаку», штатского, который в ресторане сделал ему замечание, что порядочные люди к незнакомым дамам не пристают. Ромашов, который до сих пор молчал, вдруг, краснея от замешательства, без надобности поправляя очки и откашливаясь, вмешался в разговор: — А вот, господа, что я скажу с своей стороны. Буфетчика я, положим, не считаю... да... Но если штатский... как бы это сказать?.. Да... Ну, если он порядочный человек, дворянин и так далее... зачем же я буду на него, безоружного, нападать с шашкой? Отчего же я не могу у него потребовать удовлетворения? Все-таки же мы люди культурные, так сказать... — Э, чепуху вы говорите, Ромашов, — перебил его Веткин. — Вы потребуете удовлетворения, а он скажет: «Нет... э-э-э... я, знаете ли, вээбще... э-э... не признаю дуэли. Я противник кровопролития... И кроме того, э-э... у нас есть мировой судья...» Вот и ходите тогда всю жизнь с битой мордой. Бек-Агамалов широко улыбнулся своей сияющей улыбкой. — Что? Ага! Соглашаешься со мной? Я тебе, Веткин, говорю: учись рубке. У нас на Кавказе все с детства учатся. На прутьях, на бараньих тушах, на воде... — А на людях? — вставил Лбов. — И на людях, — спокойно ответил Бек-Агамалов. — Да еще как рубят! Одним ударом рассекают человека от плеча к бедру, наискось. Вот это удар! А то, что и мараться. — А ты, Бек, можешь так? Бек-Агамалов вздохнул с сожалением: — Нет, не могу... Барашка молодого пополам пересеку... пробовал даже телячью тушу... а человека, пожалуй, нет... не разрублю. Голову снесу к черту, это я знаю, а так, чтобы наискось... нет. Мой отец это делал легко... — А ну-ка, господа, пойдемте попробуем, — сказал Лбов молящим тоном, с загоревшимися глазами. — Бек, милочка, пожалуйста, пойдем... Офицеры подошли к глиняному чучелу. Первым рубил Веткин. Придав озверелое выражение своему доброму, простоватому лицу, он изо всей силы, с большим, неловким размахом, ударил по глине. В то же время он невольно издал горлом тот характерный звук — хрясь! — который делают мясники, когда рубят говядину. Лезвие вошло в глину на четверть аршина, и Веткин с трудом вывязил его оттуда. — Плохо! — заметил, покачав головой, Бек-Агамалов. — Вы, Ромашов... Ромашов вытащил шашку из ножен и сконфуженно поправил рукой очки. Он был среднего роста, худощав, и хотя довольно силен для своего сложения, но от большой застенчивости неловок. Фехтовать на эспадронах он не умел даже в училище, а за полтора года службы и совсем забыл это искусство. Занеся высоко над головой оружие, он в то же время инстинктивно выставил вперед левую руку. — Руку! — крикнул Бек-Агамалов. Но было уже поздно. Конец шашки только лишь слегка черкнул по глине. Ожидавший большего сопротивления, Ромашов потерял равновесие и пошатнулся. Лезвие шашки, ударившись об его вытянутую вперед руку, сорвало лоскуток кожи у основания указательного пальца. Брызнула кровь. — Эх! Вот видите! — воскликнул сердито Бек-Агамалов, слезая с лошади. — Так и руку недолго отрубить. Разве же можно так обращаться с оружием? Да ничего, пустяки, завяжите платком потуже. Институтка. Подержи коня, фендрик. Вот, смотрите. Главная суть удара не в плече и не в локте, а вот здесь, в сгибе кисти. — Он сделал несколько быстрых кругообразных движений кистью правой руки, и клинок шашки превратился над его головой в один сплошной сверкающий круг. — Теперь глядите: левую руку я убираю назад, за спину. Когда вы наносите удар, то не бейте и не рубите предмет, а режьте его, как бы пилите, отдергивайте шашку назад... Понимаете? И притом помните твердо: плоскость шашки должна быть непременно наклонна к плоскости удара, непременно. От этого угол становится острее. Вот, смотрите. Бек-Агамалов отошел на два шага от глиняного болвана, впился в него острым, прицеливающимся взглядом и вдруг, блеснув шашкой высоко в воздухе, страшным, неуловимым для глаз движением, весь упав наперед, нанес быстрый удар. Ромашов слышал только, как пронзительно свистнул разрезанный воздух, и тотчас же верхняя половина чучела мягко и тяжело шлепнулась на землю. Плоскость отреза была гладка, точно отполированная. — Ах, черт! Вот это удар! — воскликнул восхищенный Лбов. — Бек, голубчик, пожалуйста, еще раз. — А ну-ка, Бек, еще, — попросил Веткин. Но Бек-Агамалов, точно боясь испортить произведенный эффект, улыбаясь, вкладывал шашку в ножны. Он тяжело дышал, и весь он в эту минуту, с широко раскрытыми злобными глазами, с горбатым носом и с оскаленными зубами, был похож на какую-то хищную, злую и гордую птицу. — Это что? Это разве рубка? — говорил он с напускным пренебрежением. — Моему отцу, на Кавказе, было шестьдесят лет, а он лошади перерубал шею. Пополам! Надо, дети мои, постоянно упражняться. У нас вот как делают: поставят ивовый прут в тиски и рубят, или воду пустят сверху тоненькой стрункой и рубят. Если нет брызгов, значит удар был верный. Ну, Лбов, теперь ты. К Веткину подбежал с испуганным видом унтер-офицер Бобылев. — Ваше благородие... Командир полка едут! — Сми-ирррна! — закричал протяжно, строго и возбужденно капитан Слива с другого конца площади. Офицеры торопливо разошлись по своим взводам. Большая неуклюжая коляска медленно съехала с шоссе на плац и остановилась. Из нее с одной стороны тяжело вылез, наклонив весь кузов набок, полковой командир, а с другой легко соскочил на землю полковой адъютант, поручик Федоровский — высокий, щеголеватый офицер. — Здорово, шестая! — послышался густой, спокойный голос полковника. Солдаты громко и нестройно закричали с разных углов плаца: — Здравия желаем, ваш-о-о-о! Офицеры приложили руки к козырькам фуражек. — Прошу продолжать занятия, — сказал командир полка и подошел к ближайшему взводу. Полковник Шульгович был сильно не в духе. Он обходил взводы, предлагал солдатам вопросы из гарнизонной службы и время от времени ругался матерными словами с той особенной молодеческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым фронтовым служакам. Солдат точно гипнотизировал пристальный, упорный взгляд его старчески бледных, выцветших, строгих глаз, и они смотрели на него, не моргая, едва дыша, вытягиваясь в ужасе всем телом. Полковник был огромный, тучный, осанистый старик. Его мясистое лицо, очень широкое в скулах, суживалось вверх, ко лбу, а внизу переходило в густую серебряную бороду заступом и таким образом имело форму большого, тяжелого ромба. Брови были седые, лохматые, грозные. Говорил он почти не повышая тона, но каждый звук его необыкновенного, знаменитого в дивизии голоса — голоса, которым он, кстати сказать, сделал всю свою служебную карьеру, — был ясно слышен в самых дальних местах обширного плаца и даже по шоссе. — Ты кто такой? — отрывисто спросил полковник, внезапно остановившись перед молодым солдатом Шарафутдиновым, стоявшим у гимнастического забора. — Рядовой шестой роты Шарафутдинов, ваша высокоблагородия! — старательно, хрипло крикнул татарин. — Дурак! Я тебя спрашиваю, на какой пост ты наряжен? Солдат, растерявшись от окрика и сердитого командирского вида, молчал и только моргал веками. — Н-ну? — возвысил голос Шульгович. — Который лицо часовой... неприкосновенно... — залепетал наобум татарин. — Не могу знать, ваша высокоблагородия, — закончил он вдруг тихо и решительно. Полное лицо командира покраснело густым кирпичным старческим румянцем, а его кустистые брови гневно сдвинулись. Он обернулся вокруг себя и резко спросил: — Кто здесь младший офицер? Ромашов выдвинулся вперед и приложил руку к фуражке. — Я, господин полковник. — А-а! Подпоручик Ромашов. Хорошо вы, должно быть, занимаетесь с людьми. Колени вместе! — гаркнул вдруг Шульгович, выкатывая глаза. — Как стоите в присутствии своего полкового командира? Капитан Слива, ставлю вам на вид, что ваш субалтерн-офицер не умеет себя держать перед начальством при исполнении служебных обязанностей... Ты, собачья душа, — повернулся Шульгович к Шарафутдинову, — кто у тебя полковой командир? — Не могу знать, — ответил с унынием, но поспешно и твердо татарин. — У!..... Я тебя спрашиваю, кто твой командир полка? Кто — я? Понимаешь, я, я, я, я, я!.. — И Шульгович несколько раз изо всей силы ударил себя ладонью по груди. — Не могу знать... — .......... — ... — выругался полковник длинной, в двадцать слов, запутанной и циничной фразой. — Капитан Слива, извольте сейчас же поставить этого сукина сына под ружье с полной выкладкой. Пусть сгниет, каналья, под ружьем. Вы, подпоручик, больше о бабьих хвостах думаете, чем о службе-с. Вальсы танцуете? Поль де Коков читаете?.. Что же это — солдат, по-вашему? — ткнул он пальцем в губы Шарафутдинову. — Это — срам, позор, омерзение, а не солдат. Фамилию своего полкового командира не знает... У-д-дивляюсь вам, подпоручик!.. Ромашов глядел в седое, красное, раздраженное лицо и чувствовал, как у него от обиды и от волнения колотится сердце и темнеет перед глазами... И вдруг, почти неожиданно для самого себя, он сказал глухо: — Это — татарин, господин полковник. Он ничего не понимает по-русски, и кроме того... У Шульговича мгновенно побледнело лицо, запрыгали дряблые щеки и глаза сделались совсем пустыми и страшными. — Что?! — заревел он таким неестественно оглушительным голосом, что еврейские мальчишки, сидевшие около шоссе на заборе, посыпались, как воробьи, в разные стороны. — Что? Разговаривать? Ма-ал-чать! Молокосос, прапорщик позволяет себе... Поручик Федоровский, объявите в сегодняшнем приказе о том, что я подвергаю подпоручика Ромашова домашнему аресту на четверо суток за непонимание воинской дисциплины. А капитану Сливе объявляю строгий выговор за то, что не умеет внушить своим младшим офицерам настоящих понятий о служебном долге. Адъютант с почтительным и бесстрастным видом отдал честь. Слива, сгорбившись, стоял с деревянным, ничего не выражающим лицом и все время держал трясущуюся руку у козырька фуражки. — Стыдно вам-с, капитан Слива-с, — ворчал Шульгович, постепенно успокаиваясь. — Один из лучших офицеров в полку, старый служака — и так распускаете молодежь. Подтягивайте их, жучьте их без стеснения. Нечего с ними стесняться. Не барышни, не размокнут... Он круто повернулся и, в сопровождении адъютанта, пошел к коляске. И пока он садился, пока коляска повернула на шоссе и скрылась за зданием ротной школы, на плацу стояла робкая, недоумелая тишина. — Эх, ба-тень-ка! — с презрением, сухо и недружелюбно сказал Слива несколько минут спустя, когда офицеры расходились по домам. — Дернуло вас разговаривать. Стояли бы и молчали, если уж бог убил. Теперь вот мне из-за вас в приказе выговор. И на кой мне черт вас в роту прислали? Нужны вы мне, как собаке пятая нога. Вам бы сиську сосать, а не... Он не договорил, устало махнул рукой и, повернувшись спиной к молодому офицеру, весь сгорбившись, опустившись, поплелся домой, в свою грязную, старческую холостую квартиру. Ромашов поглядел ему вслед, на его унылую, узкую и длинную спину, и вдруг почувствовал, что в его сердце, сквозь горечь недавней обиды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому, огрубевшему, никем не любимому человеку, у которого во всем мире остались только две привязанности: строевая красота своей роты и тихое, уединенное ежедневное пьянство по вечерам — «до подушки», как выражались в полку старые запойные бурбоны. И так как у Ромашова была немножко смешная, наивная привычка, часто свойственная очень молодым людям, думать о самом себе в третьем лице, словами шаблонных романов, то и теперь он произнес внутренно: «Его добрые, выразительные глаза подернулись облаком грусти...»Писатель Александр Куприн стал известен всем после того, как весною 1905 года в одном из сборников была напечатана повесть «Поединок». Книга быстро разошлась, и уже примерно через месяц пришлось это произведение печатать заново. Автор показывает в повести царскую армию, те нечеловеческие условия, которые в ней существуют простые солдаты. Все, о чем он пишет, Александр Куприн видел, когда служил в армии. В изображении поручика Куприна жизнь в армии давно уже опошлилась, и отупляющее воздействие имеет на человека.
Но тут же автор говорит о том, что вырваться из такой жизни трудно. И офицер должен либо дальше подумать о своей учебе в военной академии, либо тянуть эту лямку дальше, надеясь на отставку с назначенным пенсионным жалованием. Жизнь офицерского состава расписана: строевые занятия и занятия по изучению уставов армии, выпивки, связи с женщинами, балы, обязательно карточные игры и поездки в публичный дом. Но иногда для разнообразия проводились парады и маневры.
В повести показано много офицеров: Веткин - добрый малый и не стремящийся ни к чему, Слива - командир роты, тупой капитан, Осадчий - офицер, верящий в то, что все может изменить война, Зегржет - вдовый поручик, которому едва хватает денег на содержание маленьких детей, а у него их четверо, Рафальский -подполковник, которого зовут по кличке Брэм, она произошла от увлечения зверинцем, Бобетинский - пытается показать из себя светского человека, но он на самом деле пустышка, Арчаковский - обманывает в карты, и другие. Все офицеры, которых показывает Александр Куприн, не вызывает никакого сочувствия. Так, офицер Рафальский избивает солдата-горниста лишь только за то, что он уставший исполняет на своем инструменте другой сигнал.
Действие купринской повести разворачиваются в конце 19 века. В то время дуэли пользовались большой популярностью, особенно между офицерами. Но более подробно автор останавливался на сценах избиения и унижения солдат. Ярким образом солдата из народа является солдат Хлебников, над которым солдаты постоянно издеваются. А. Куприн не только обличает те порядки, которые царят в армии, но главный смысл заключается в опустошении и бесчеловечности людей, которые оказываются в армейских условиях. Автор противопоставляет двух героев: Ромашова и Назанского.
Ромашов - подпоручик, многие критики в его чертах обнаруживали сходство с автором. Он родился и вырос в небольшом городе Наровчата Пензенской губернии. О семье его известно немного: мать проживает в Москве, отца своего герой не помнит. Учился подпоручик в кадетском корпусе, где и начал увлекаться сочинительством. Обаятельный молодой человек привлекает внимания читателя чистотой своей души. Он сострадает солдатом, наивен, но такой человек не сможет долго прожить в армейской среде. Ему в тягость служба, так как вокруг него находятся нравственные уроды. Он мечтает вырваться из этой бесчеловечности.
В гуманистических мечтах поддерживает Ромашова его друг офицер Назанский. А гуманизм подпоручика проявляется в каждой сцене купринской повести: Ромашов осуждает жестокое наказание солдат, его знакомство с Хлебниковым, который уже отчаялся, тем, как он защищает женщину и в то же время тяготиться своим пошлыми связами с Раисой Петерсон, и в его чистой любви к Александре Петровне. Герой Куприна мечтателен, но ему всего двадцать лет. Он мечтает изменить мир, но сохранить честь и веру своему отечеству.
Эти же мечты, но уже более зрелые возникают и у офицера Назанского. Жизнелюбивый офицер пытается насладиться всеми радостями жизни, но армию он не любит. Женщин он боготворит, а любовь к ним он считает святой. Восторженно он говорит о неразделенной любви к женщине. Ромашов считает его своим учителем, он видится ему мудрецом. Назанский обвиняет офицеров в том, что они не стремятся к новой жизни, остаются к ней слепыми и глухими. Не верит офицер и в библейские заповеди, да и не желает принимать мысли о служении или об исполнении долга. По мнению героя, нужно любить только себя и служить себе. Он верит в то, что настанет время, когда богами станут сами люди. Но ведь эти мысли можно расценивать как простой эгоизм.
Назанского и Ромашова объединяет отвращение к тем традициям и порядкам, которые существуют в царской армии, где офицеры забывают о чести, а простого человека унижают и подавляют. Но есть и различие в их взглядах. Назанский презирает слабых людей, а Ромашов относится к нему бережно. Ромашов считает, что у каждого человека есть три основных признания, которые он должен реализовать. Это искусство, наука и физический труд, но по желанию. Но в России, где царили самодержавные и крепостнические порядки, невозможен никакой свободный труд.
Атмосфера человеческого разложения и отупения охватывает не только офицеров. Жены офицерского состава живут скучной жизнью, они невежественны и недалеки. Яркой представительницей такой офицерской жены у Куприна становится Раиса Петерсон. Автор начинает знакомство читателя с этой женщиной с писем, которые она пишет и отсылает Ромашову. Содержание в них глупое и вульгарное, они и сентиментальные, и одновременно злобные. Но зато по ним легко можно представить саму героиню. Когда Ромашов сообщает ей о том, что он разрывает эту пошлую связь, то она начинает мстить ему, мерзко и подло. Раиса пишет анонимные письма, которые и становятся виновниками смерти Ромашовой на дуэли.
По-другому нарисован образ Николаевой. В изображении Шурочки Александр Куприн вложил весь свой талант и чуткость. Александра Петровна обаятельна и прекрасна внешне, она умна, женщине присуще и чувство такта, и чуткость. Поэтому-то Ромашов и влюбляется в нее. Влюблен в не и Назанский. Но прекрасную женщину пугает то, что ждет ее впереди: дети, небольшое жалование и звание офицерской жены и нищета. А ведь она мечтает всегда хорошо одеваться, выглядеть прекрасно и изящно, чтобы перед ней преклонялись. А пока она живет с мужем, которого совсем не любит, он ей отвратителен, но она требует от него поступления в академию, чтобы в дальнейшем он сделал карьеру.
Чтобы этого достичь, она готова пожертвовать и любовью Назанского, и даже предать и любовь подпоручика, и самого Ромашова. Ради своих целей она отдается Ромашову, чтобы лишить его воли. Поэтому и образ Шурочки показан автором исковерканным, лишенным человечности. Ее основная жизненная цель - выйти в высший свет, где она имела бы успех, и вырваться из этой провинции. Александра Петровна изображена автором, как эгоистка.
Повесть Александра Куприна сильное и яркое произведение. В нем человек, который жизнелюбив и человеколюбив, противопоставлен обществу, где личность унижают и подавляют. И это был настоящий, реальный уклад России того времени. Поэтому «Поединок» содержит и гуманистический смысл. И критика на армию переходит у писателя на критику строя жизни, который порождает такие античеловеческие отношения. Заканчивает Куприн свою повесть рапортом о дуэли Ромашова, на которой он был убит. Автор обрывает свое повествование смертельным для главного героя выстрелом.
Глава 1
Автор описывает нам события повести – начало XIX века, военный полк на границе России и Пруссии. Главный герой – 21-летний Юрий Ромашов, находящийся в офицерском звании, командует полуротой (15 человек) солдат.
В середине весны полку предстоит важный смотр: весь состав занят подготовкой к нему. На генеральную репетицию приезжает полковник Шульгович. Осматривая войска, он замечает в строю татарина, который не очень хорошо понимает свои обязанности. Полковник ругает его, но за солдата вступается Ромашов. Не ожидав такого от офицера, Шульгович объявляет наказание Юрию Алексеевичу – четверо суток домашнего ареста.
Глава 2
После успешного смотра, Ромашов, находясь среди сослуживцев, начинает замечать, что они его сторонятся. Главный герой, отторгаясь от коллектива, начинает гулять по окрестностям с мыслями о будущем поступлении в академию. А там – война, можно будет дойти и до передовой, стать героем.
Глава 3
Приходя домой, Юрий Ромашов, видит обстановку, которая его гнетёт и впадает в тоску. Мысли его приводят к Шурочке – жене офицера Николаева, его прямого товарища по службе, в которую он беззаветно влюблён. Но та лишь видит в нём друга семьи.
В это же время у Ромашова есть и другой женский объект на горизонте – Раиса Петерсон, также жена сослуживца. Она более открыта к главному герою – пишет ему письма, зовёт на свидания, но Ромашову она очень наскучила. Он не хочет её видеть, не читает письма, а вечером отправляется к Николаевым на ужин.
Глава 4
Ужин у Николаевых не складывается. Весь вечер Ромашов слышит мечты Шурочки о том, что скоро её муж сдаст экзамены в академию, а после они уедут из этой глуши в какое-то интересное место. Грустный Юрий Алексеевич не замечает, как в этой болтовне проходит время, а после, когда ему намекает на уход сама Шурочка – смущается и покидает их дом.
Глава 5
Вечер для Ромашова не заканчивается, он вспоминает о приятеле, офицере Назанском, к которому он и приходит. Тот пьёт и в порыве страсти рассказывает, что влюблён в женщину. Отказываясь называть её имя, он, тем не менее, показывает Ромашову письмо, в котором тот узнает знакомый почерк. Это пишет Шурочка.
Не сдержавшись, Ромашов намекает, что они влюблены в одну и ту же женщину. Неловкое молчание вечера переходит в расставание приятелей. Придя домой, Юрий Алексеевич обнаруживает гневную записку от Раисы, где та, возмущенная поведением офицера, угрожает ему, если он вздумает её бросить.
Глава 6
Домашний арест, назначенный полковником, начинает течь на следующее утро. Ромашов, сидя дома, размышляет о себе, о будущем. В середине дня к его окнам приходит Шурочка, что ставит его в неловкое положение. Он принимает пирожки, сопровождаемые приглашением на дружеский ужин.
Глава 7
После событий предыдущей главы Ромашова вызывают к полковнику Шульговичу. Тот не только не смягчает наказание, но и снова ругает Юрия Алексеевича за потерю дисциплины в своей полуроте.
После этого Шульгович отпускает офицера, который возвращается к себе домой. Там, ближе к вечеру, он садится за бумагу – третья повесть офицера Ромашова ещё в работе. Писательский талант офицера не замечен никем, он тщательно это скрывает.
Глава 8
Домашний арест не запрещает Ромашову посещать места сбора офицеров. Одним из таких мест является бал, куда офицерский состав части приходит в поисках пары для танцев. Ромашова назначают руководителем танцев – он у всех на виду, он командует балом. Внезапно он замечает Раису.
Глава 9
Наблюдая за танцем Раисы, Ромашов чувствует отвращение, подкатываемое к горлу. Раиса же, наоборот, не видя этого, подливает масла в огонь, ругая Ромашова за отсутствие симпатии к ней. Устав от этого, офицер признаётся, что не любит её и уходит. Всю ночь до утра он сидит в здании, где проводится бал, думает о своей жизни и тоскует.
Глава 10
Полк, в котором служит Ромашов, на следующее утро вновь выходит на занятия. Юрий Алексеевич видит, как один из офицеров намеревается применить к одному из солдат физическую силу, и останавливает его. В истеричных высказываниях он признаётся, что, идя в военные, он не ожидал увидеть такого, с чем он столкнулся.
Глава 11
Бесполезные уроки “словесности”, “уставов” продолжаются – Ромашов вновь и вновь видит эту неизменную ситуацию. Не видя другого выхода, Юрий Алексеевич берёт с собой своего приятеля Веткина и идёт с ним в кабак. Там он напивается настолько, что его товарищам приходится нести пьяного офицера домой.
Глава 12
Конец апреля. Ромашов, тоскуя по Шурочке, получает от неё записку с просьбой явиться на пикник. У офицера не оказывается денег, и он идёт к полковнику Рафальскому, чтобы занять их. Получив 10 рублей, Ромашов удаляется покупать подарок.
Глава 13
Купленные духи Юрий Алексеевич дарит Шурочке. У Николаевых суета – все гости помогают в сборах. Ромашов видит неподдельную антипатию у офицера Николаева. Все вместе они выезжают на природу.
Глава 14
Пикник позволяет Ромашову и Шурочке сблизиться – случай сталкивает их в роще. Девушка признаётся, что муж ей совсем не интересен, что её привлекает сам Ромашов. Но быть вместе с ним она не может, ведь он слаб и жалок в жизни.
Теперь Юрий Алексеевич не должен появляться у них дома, её мужу стали приходить письма, где пишется о связи Ромашова и Шурочки. Становится ясно, что это дело рук оскорблённой Раисы.
Глава 15
Новый смотр, к которому готовится полк, ещё больше изнуряет весь личный состав. Солдат ещё больше бьют, офицеры становятся всё злей и злей. Ромашов, не в силах это видеть, всё реже появляется на тренировках. Это не играет ему на руку.
В середине мая, когда проходит смотр, Ромашов сбивается с ритма, плохо понимает структуру строя. Его солдаты выбиваются из общей массы. Наказание следует незамедлительно, строгий выговор и неделя гаупвахты. Мысли о самоубийстве приходят офицеру всё чаще.
Глава 16
По возвращении домой, его подкарауливает Николаев, чтобы разъяснить ситуацию с письмами. Ромашов объясняет, что это слухи. Предлагает, чтобы в будущем не было поводов для них, не приходить к Николаевым совсем. На том и расходятся.
Глава 17
Ночью Ромашов не спит. Он обещает себе прекратить пить и уйти из войск. Ему опротивела компания офицеров. Но после окончания училища он должен служить три года.
Глава 18
Конец мая приносит плохие новости для всей части. Один из солдат совершает самоубийство. Все офицеры настолько потрясены, что даже Ромашов не выдерживает и начинает пить с ними.
Впервые в жизни он пьёт всю ночь, а под утро со всеми отправляется в публичный дом. Там, изрядно выпив ещё, компания устраивает погром и уезжает.
Глава 19
Приехав в место, где проводятся офицерские балы, компания начинает искать повод снова выпить. Ромашов замечает в толпе пьяного Николаева. Разговор между ними перерастает в драку.
Глава 20
Утром Ромашова вызывают для дачи объяснений по факту ночной драки. Вести об их ссоре разносятся по всему городу. Все ожидают дуэли, которая в то время была разрешена на государственном уровне. Суд обязывает обидчиков провести дуэль. Они могут отказаться от неё, но после обязаны подать в отставку.
Глава 21
В поисках помощи Ромашов приходит к Назанскому, его приятелю, рассказывает ему всё. Тот пытается его отговорить от дуэли, на что соглашается Ромашов. Его решимость подать в отставку непоколебима. Он не хочет, чтобы проливалась кровь.
Глава 22
Вернувшись домой, Ромашов находит у себя в комнате Шурочку. Она не только не убеждает его отказаться от дуэли, но и, наоборот, призывает к тому, чтобы дуэль состоялась. Она говорит, если Ромашов откажется, то на Николаева, её мужа, падёт пятно позора, что не даст ему в будущем поступить в академию.
Она убеждает Ромашова, что дуэль будет символической – кровь не будет пролита. Они лишь будут соблюдать формальности. Юрий Алексеевич соглашается.
Глава 23
В первый день лета, 1 июня, весь город собирается на дуэли. Всё начинается так, будто это обычная дуэль. Но Николаев нарушает уговор, он стреляет в Ромашова. От полученной раны Юрий Алексеевич позже умирает.